На это генерал живо мне возразил: "Да, но для такого смелого шага нужен был бы Петр Великий, только при его энергии нечто подобное могло бы осуществиться. Ну, а у нас же, ведь, не Петр Великий!.."

Последние, как мне показалось, иронически недоговоренные слова меня покоробили своею откровенностью в устах свитского генерала. Я пристально посмотрел на него. Он продолжал:

"Цари низведены теперь на положение статистов, они призваны царствовать, но не управлять ..."

Я согласился с ним, что современное положение царей незавидно.

Несколько минут спустя, когда мы заговорили о минувшей японской войне, я спросил его:

– Вы генерал участвовали в этой войне?

Он быстро пожал плечами и усмехнувшись живо ответил:

– Да нет же! Нас Куропаткин к себе решил не допускать. Великие Князья ему мешали ...

Тут только я сообразил, что я дал маху, приняв Великого Князя Николая Михайловича за генерала Безобразова, с которым он имел лишь отдаленное сходство.

Я извинился, стал называть моего собеседника Высочеством, а он весело рассмеялся и сказал: "Хорошо, что мы договорились, а то бы Вы считали генерала Безобразова чуть ли не революционером, а он отличный служака и бравый генерал!.."

Выйдя из вагона, он, по-приятельски, пожал мне руку и почти бегом пустился к выходу, чтобы захватить извозчика.

Исторические литературные опыты Великого Князя мне были известны; в самое последнее время, незадолго до "великой революции" он выпустил свой труд о Павле I-м и в рассказе об его убийстве весьма недвусмысленно давал понять прикосновенность к нему своего "Благословенного" предка.

Внешний радикализм Николая Михайловича выражался в его общении с первым встречным из либерально окрашенных и еще в том, что он был небрежен в туалете и ездил исключительно на извозчиках.

Вера в царственную особенность своей крови им, очевидно, была уже потеряна.

При том количестве Великих Князей, которое имелось налицо, они могли бы быть в трудные минуты верным оплотом Государя, но им было не до помыслов о своей государственной миссии.

Даже в среде своих, близких, несчастнейший из смертных Царь Николай II-й был беспомощно одинок, весь во власти гнездившегося вокруг него своекорыстия, обмана и измены.

"Бывший наследник" Михаил Александрович, женатый на простой смертной, был иного склада, но он чуждался политики и был всецело предан семейной добродетели.

В ту минуту, когда я пишу эти строки, я уже знаю какою мученическою смертью погиб не только Царь, но на глазах его и вся его семья. Через какие унижения, ужасы и муки прошел "самодержавный" монарх.

На веки несмываемый для России позор... Нервная дрожь колотит меня в эту минуту, когда я вспоминаю, что я тоже "русский"...

Когда Николай II-й, после отречения, был тотчас же грубо арестован, я думал, что состоится по крайней мере суд над ним. Керенскому, который, на первых порах намекал на это, я тогда же сказал: "я буду его защитником". И из всех моих защит не было бы более сильной, искренней и убежденной...

Казнь Людовика XVI-го ничто по сравнению с тем зверством, которым доконали несчастного.

Виновны ли одни те звери, которым под конец досталась эта царственная добыча? Нет!
– Родзянко, Гучкова, кн. Львова и в первую голову конечно Керенского я считаю его истинными мучителями и палачами. Раньше всего и прежде всего, раз он уступил им свою власть, они, рискуя не только своею, "революционною популярностью", но самою жизнью своею, обязаны были спасти его с семьею, остававшейся для него единственным сокровищем от всего царства Российского.

Они позорно умыли руки, в его судьбе из страха за свою личную участь.

Люди, которые берутся за героические дела, обязаны быть героями. Их же "геройство" все ушло в чувство животного самосохранения, которое помогло им лично благополучно улизнуть в нужную минуту.

Гадайте после этого, почему провалилась "великая" русская революция и была ли в ней хоть черточка истинного величия, способного захватить народную душу.

Народная, искусственно революционно взбаламученная, совесть бессильно отплевывает до сих пор свою пену - большевизм.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ.

Увы, года за полтора до февральской революции мне пришлось почти те же соображения высказывать самому Керенскому, предрекая ему и его партии ближайший эффект их революционного рвения.

В то время я был уже вновь переизбранным председателем Совета Присяжных Поверенных, так как с 1907 года, (после временного остракизма из-за постановления о забастовке) я стал вновь пользоваться полным доверием и вниманием сословия.

Сами левые клали мне белые шары на выборах, так как во всех личных своих неблагополучиях прибегали ко мне, как к председателю Совета, за советом и защитой.