"Парад, так парад"!
– недаром я уснул генералом. Расторопный вестовой, из отрядных, помог нам умыться, одеться и напоил нас чаем.

Мандельштам, преобразившись в военного, пригладив свои жидкие, кое-где седеющие волосики, надев свою грозную папаху и нацепив шашку, нагрузил вестового тюком с подарками и двинулся вперед. Переверзев и я последовали за ним.

Мы прошли улицей до первого переулка, в который и свернули. Он вывел нас на открытую площадь, где, вдоль аккуратно, стеною, сложенных дров, было выстроено человек сорок отрядных солдатиков. С правого их фланга стоял видный "старшой", а перед их рядами прохаживался, прихрамывая, в полной походной амуниции, Григорий Аркадьевич. Завидев нас он поспешно скомандовал "смирно" и замер во главе отряда.

Переверзев, пропустив меня вперед к центру фронта, также "по военному" замер на месте. Я поздравил бравых сотрудников наших с праздником Рождества Христова и наступающим новым годом и сказал, что вся петроградская адвокатская громада, как один человек, горячо благодарит их за верную усердную службу. Я счастлив, что мне выпала честь пожелать им лично и сил и здоровья для беззаветной их службы на кровавом поле брани, где решается судьба нашей общей, горячо любимой родины.

В ответ, отряд, во весь свой голос, "по военному" гаркнул мне благодарность, причем я слышал ясно, что в конце прозвучало "вашество"; но было ли это приветствие именно "генералу" утверждать не смею.

Затем, указывая на тюк с подарками, очутившийся внезапно у самых моих ног, вместе с все подвигавшимся ко мне "адъютантом", я сказал, что это подарки им от нашего адвокатского сословия на добрую память.

Опять благодарность и неизменное "вашество".

В заключение я попросил у Переверзева разрешения вручить ему от себя некоторую сумму денег для раздачи "праздничных" всем поровну. Последняя моя речь, очевидно, имела наибольший успех. Благодарность мне гаркнули громче прежнего и теперь я уже явственно расслышал, что меня величают именно "превосходительством".

Парад был кончен.

Меня повели осматривать хозяйство отряда.

По дороге Павел Николаевич (Переверзев) мне сказал;

– Вы не можете себе представить, как здесь действует на нас и как долго живет в памяти всякое внимание, оказанное с тыла. "О нас не забывают, нас ценят"...
– это так бодрит, просто удваивает силы. Ведь однообразие и монотонность обстановки ужасающая. Нервы притупляются, ничего не хочется, нет желаний... А без желаний, как же жить! Вот приезда вашего тут хватит на полгода, будут говорить, забудут, опять вспомнят, опять будут говорить и, так без конца... Вы очень хорошо сделали, что приехали. Я просто счастлив, земли под собою не чувствую... Поверьте, что так и все остальные... Спасибо вам!..

Все, что мне показали по части хозяйства, превзошло мои ожидания.

Лошади были сытые, холеные. Размещались они в двух, хотя и не отапливаемых, но хорошо зашпаклеванных, не продуваемых сквозняками, сараях. Санитарные двуколки, в числе которых были и две рессорные, крытые, для особо трудных больных, содержались в полной исправности. Хомуты, сбруя, носилки, все покоилось на своем месте, в щегольском виде и порядке.

Эта часть находилась всецело в заведывании Григория Аркадьевича и я искренно поздравлял его с таким образцовым "хозяйством".

В совершенно умиленное настроение привел меня вид недавно сооруженной, по инициативе Переверзева, поместительной бани, с особым отделением для стирки и, затем, сушки белья. Пока человек парится в бане, его белье машинным приспособлением моется и высушивается и в него можно тотчас же облачиться. Рядом с баней возвышалась какая-то паровая машина с нагревающеюся камерой для дезинфекции верхней одежды.

Офицеры и солдаты, с которыми я впоследствии беседовал, никогда не забывали упомянуть об этой стороне деятельности нашего отряда, и говорили:

– К вам, точно в рай, попадешь! Примут грешным, грязненьким, - выпустят чистым праведником.

Благословения по адресу Переверзева повторялись хором, единодушно.

Обход свой я закончил посещением нашей милой и также всеми почитаемой и благословляемой, докторши.

Она жила в отдельной "хибарке". Комната ее была с перегородкой. В более обширной ее части, обставленной широкими деревянными скамьями (чтобы можно было положить больного) и шкапиком с хирургическими инструментами, шел в это время амбулаторный прием.

Я просил не прерывать его.

Несмотря на великий праздник, там было человек шесть пациентов. Запах йода и йодоформа стоял в воздухе.

Три солдата с натертыми до крови ногами сидели, уже разувшись и ждали своей очереди. Два деревенских подростка и очень старенькая "бабуся" были теперь в переделке. И докторша и студент-медик им что-то промывали, присыпали и забинтовывали.

Я заглянул за перегородку. Помещение самой докторши было крохотное: узкая походная постелька, застланная белым одеяльцем, сосновый простой стол, на котором лежали книги и стояли банки с чистой ватой и два некрашеных табурета, были ее обстановкой. В углу за кроватью висел чистый докторский халатик, очевидно, готовый на смену тому, в котором она сейчас работала.