К конпу пятилетки дела в экономике стали совсем плохи. Особенно в сельском хозяйстве, пережившем сильные засухи 1972, 1974 и 1975 годов. Были также сорваны планы по строительству и вводу жилья.

Учитывая ухудшение обстановки и нарастание негативных процессов, Госплан СССР подготовил доклад с острым анализом положения дел: страна живет не по средствам — тратим больше, чем производим; неуклонно нарастает зависимость от импорта многих товаров, в том числе стратегических.

Доклад был направлен в ЦК КПСС 30 марта 1975 года. На заседании Политбюро 2 апреля Брежнев встал и сказал:

— Товарищи, вот Госплан представил нам материал. В нем содержится очень мрачный взгляд на положение дел. А мы столько с вами работали. Ведь это наша лучшая пятилетка…

«После этого, чуть не прослезившись, он сел, — вспоминает Байбаков. — Его тут же начали успокаивать. На этом обсуждение было закончено, а характеристика “лучшая пятилетка” пошла гулять по страницам печати. А ведь если бы тогда руководство страны серьезно отнеслось к обозначенным нами проблемам и по ним были своевременно приняты меры, можно было бы помешать развитию многих негативных тенденций в народном хозяйстве».

Даже когда советская эпоха ушла за исторический горизонт, а вместе с нею и вера в то, что достаточно выгнать из огорода козла, чтобы сохранить урожай капусты, — даже тогда Байбаков продолжал думать, что, будь брежневское Политбюро по-сталински строже и требовательней к «безответственным» руководителям, «можно было бы помешать развитию многих негативных тенденций в народном хозяйстве». Ему с трудом давалось понимание, что партийный гнев, имеющий персональный адрес в лице «отсталого» директора завода или «нерадивого» начальника стройки, очень часто несправедлив. Что дело не только в людях, но и в обстановке, в которой живут и действуют эти люди. Что почему-то наблюдается удивительное единообразие в поступках абсолютно разных людей, действующих в сходной обстановке. И что есть самый главный виновник всего, имя которому Система.

Десятая пятилетка началась трудно. И одной из главных проблем был товарный дефицит. Благодаря плановой экономике (можно сказать, стараниями Госплана) из торговли периодически исчезали товары массового спроса — то туалетная бумага, то стиральный порошок, и невозможно было предугадать, что исчезнет завтра. Дефицит распространялся и на бытовую технику, и на автомобили (в очереди на «Жигули» можно было стоять годами), а особенно на продовольствие.

Вот что писал тогда в своем дневнике литературный критик Игорь Дедков, который жил в Костроме и работал в газете «Северная правда».

25 октября 1977 года:

«В магазинах нет туалетного мыла. Нет конфет. Само собой разумеется, нет мяса (на рынке в очередь — по четыре рубля за килограмм), колбасы, сала и прочего».

13 ноября:

«В городе нет электрических лампочек. Когда я ходил искать стосвечовые, еще были в продаже по сорок ватт. Сейчас и они исчезли. У нас в люстре из трех лампочек перегорели две. Так и сидим при включенной настольной лампе… Но мы привыкли к таким нехваткам».

А вот еще:

«Пенсионерам дают талоны на мясо в домоуправлениях (один килограмм на пенсионера). Впрочем, не талоны, а “приглашения”. Получаешь “приглашение” и идешь в магазин. Сегодня “Северная правда” отправила своих представителей в магазин, чтобы получить мясо (по килограмму на работника). Именно так “дают” мясо трудовым коллективам. В магазине же сказали, берите тушу и рубите сами. Редакционные женщины возмутились и ушли. После телефонных переговоров с начальством мясо обещано завтра: и разрубленное, и высшего сорта. Сегодня жена Камазакова, член областного суда, целый день рубила мясо. Этому “коллективу” мясо выдали тушей…»

Здесь в нашу книгу просится история, которую в живописных подробностях рассказал автору Владимир Коссов, в ту пору занимавший в Госплане пост заместителя начальника сводного отдела:

«Как-то сижу работаю, раздается звонок. Анна Семеновна, секретарша Байбакова: Николай Константинович просит вас зайти. Я пришел. Он говорит: садись. Мне только что позвонил Леонид Ильич. Спрашивает: Николай Константинович, скажите, это правда, что Советский Союз производит с каждым годом все больше и больше мяса? — Правда, Леонид Ильич. — Это правда, что мы каждый год импортируем все больше и больше мяса? — Правда, Леонид Ильич. — Подожди, тогда получается, что у нас каждый год советский человек получает мяса все больше и больше. — Правда, Леонид Ильич. — Ты тогда мне объясни, почему, когда я прихожу на Политбюро каждый год, положение с мясом все хуже и хуже, все острее и острее? Дальше Байбаков уже мне: разберись, в чем дело, и скажи, что надо делать. Иди, думай, только смотри, чтобы никто об этом не знал. Ну, об этом он мог и не предупреждать, у нас многие документы так готовились. Когда мне надо было написать справку, я брал у секретарши машинку, заносил в кабинет, печатал бумагу, первый экземпляр отдавал Байбакову, второй клал в сейф, а копирку сжигал в пепельнице. Запрещалось отдавать даже в специальное машбюро, которое работало с секретными документами. В общем, я должен был ответить на вопрос Брежнева, что делать, чтобы народ не жаловался на нехватку мяса. Чтобы протестов не было. Чтобы люди были довольны. Короче, я проанализировал ситуацию и подготовил решение, смысл которого состоял в следующем. Колхозы-совхозы получали 5 рублей за каждый килограмм мяса в убойном весе. Продавалось оно по 2 рубля, а 3 рубля колхозам-совхозам доплачивало государство. Я предложил сделать килограмм мяса по 5 рублей в рознице для того, чтобы народ не бунтовал, а 3 рубля отдать ему в виде разовой годовой дотации. Байбаков моментально ухватил идею. Это же, говорит, как хлебные дотации в 1947 году, когда цены на хлеб повышали. Я говорю: да. Он спрашивает: и колхозникам? Да, и колхозникам. Он: так они ж двойную выгоду получат. Я говорю: Николай Константинович, дело не в двойной выгоде. Упаси бог не дать колхозникам эти деньги. Тогда вы страну расколете так, что потом никакими деньгами не срастите. Это он понял. Дальше он должен ответить Брежневу. Но он не может ответить Брежневу, не поставив в известность Косыгина. Решили так: на заседании у Косыгина он подаст этот проект как госплановский. Он обычно меня брал с папкой на заседания к Косыгину. Я сидел на приставных стульях у стенки. Когда я становился нужен, он жестом подзывал меня к себе, я подходил, он мне на ухо что-то говорил или записочку давал.

После этого я уходил из зала, звонил по его поручению кому-то, что-то выяснял… И вот мы оба там. Он выступает: так, мол, и так, у Госплана есть предложение… В зале повисает гробовая тишина. Она длится бесконечно долго. Потом Косыгин говорит: Николай Константинович, этого вопроса нет в повестке дня, мы его не обсуждаем. И дальше на эту тему никто уже не посмел заикнуться. Этот случай наиболее ярко характеризует отношения между ЦК, Совмином и Госпланом. Косыгин, по существу, запретил Байбакову докладывать Брежневу об этом. Я уж не знаю, как Байбаков потом перед Брежневым выкручивался, но факт остается фактом».