И все кругом кричат:

— МЯСНИК!!!

Почему-то мне радостно от всего этого. Во рту море крови, глаза почти не видят, а мышцы болят так, что я с трудом стою, но всё равно поднимаю руки и кричу:

— ЭТОТ ГОРОД БУДЕТ НАШИМ!!!

— ДА-А-А-А-А!!! — кричат все неистово, заливая пол алкоголем.

Я весь в крови и не чувствую ног. Но мне стало легче, будто, выкрикнув это, я выпустил пар. На душе стало чище, словно вся боль ушла в физическую. Я веду себя как животное…

Меня кто-то схватил за плечо и резко развернул к себе.

Байкер.

Он тоже весь в крови, зубы, которые видны из-за его оскала, тоже в крови. Борода в крови, нос сломан и свёрнут, бровь рассечена. Я вижу это с трудом. Он пожимает мне руку по-братски, хлопая по спине.

— Сука, ну ты реально молот, парень. Наконец-то кто-то из молодого поколения имеет яйца.

Байкер неожиданно вскидывает мою руку вверх, словно судья, объявляющий победителя.

— Шрам звучит слишком тихо и спокойно, верно?! Мы же не в прошлом веке живём!

Толпа, словно заведённая, отвечает ему звериным ором. Самая настоящая стая, которая только и может, что выть и рычать. И я её часть. Я даже не могу сказать, приятно это мне или нет.

— Теперь он Мясник! Коротко и ясно! Мясник!

Он просто взял моё неофициальное прозвище, вот и всё. Скорее всего лишь потому, что это звучит немного пафосно и не так скромно, как Шрам. Но все его поддержали, будто им было всё равно, что поддерживать. Или моё новое прозвище им очень понравилось.

— Мясник! — закричали они.

— Я не слышу!

— МЯСНИК!!!

Меня поддерживают люди, что пропагандируют насилие. Словно мой мир только и состоит из насилия.

Я победил? Да? Или проиграл? Не помню. Но мне плохо и хорошо одновременно. Хочется выпить, чтоб поскорее провалиться, и нюхнуть, чтоб прошла боль, а разум погрузился в тёплое эфемерное вещество, будто облако, где его никто не достанет. Я так устал, но мне хорошо. Словно я снова дома… дома… Ведь я всё просрал, всё потерял и теперь один. Я даже не пытаюсь бороться, а просто опускаюсь всё ниже и ниже. Опускаюсь на самое дно, буквально сам гребу к нему, а не пытаюсь выплыть. Так где мой дом теперь? Я не помню этого, не помню, где он, но кажется, всё равно могу ответить однозначно:

Война и насилие — вот мой дом.

Всё тело болело так, что я с трудом мог повернуть даже шею.

Я не помнил, где я, не помнил, как здесь оказался, и вообще терялся в пространстве. Голова болела, а в глазах плыло так, что тошнило. Нет, меня тошнило не только из-за укачивания, но и потому, что я напился как последняя свинья. И глаза с трудом раскрываются потому, что всё лицо опухло и оплыло…

Как же мне плохо…

И всё же я нашёл силы посмотреть направо, чтоб увидеть, как мне в глаза смотрит какая-то черноглазая девушка с модельной внешностью и вся голая. Но мне так хреново, что даже сил нет посмотреть вниз, чтоб проверить, полностью ли она обнажена или нет.

Столько же усилий я приложил, чтоб посмотреть налево и понять, что там тоже девушка, но только уже синеволосая, у которой карие глаза. И она тоже смотрит на меня.

— С добрым утром, победитель, — улыбнулась девушка.

— Чего наш победитель пожелает? — спросила игриво другая, прижавшись ко мне грудью и закинув свою ногу так, что бедром я чувствовал её промежность.

— Может… чего-то особенного? — прижалась ко мне уже синеволосая.

— Да, — прохрипел я с трудом. — Аспирина и воды.

Они обе прыснули со смеху, а я с трудом оглянулся. Мы были в какой-то тёмной комнате, где частично облезали тёмно-красные обои и слабо светила лампочка. Кровать занимала едва ли не всю эту комнату, оставив место только для прохода по обе стороны, да одной единственной тумбочки.

— Аспирина нет, но есть кокс и водка, — предложила мне синеволосая. — Кстати, помнишь меня?

— Я с тобой целовался в углу, а с ней сидел в самом начале, — кивнул на черноволосую.

— Верно, но вообще мы ещё и в параллельных классах учимся, Мясник. Я в соседнем классе.

— Мясник? — немного не понял я.

— А ты уже и забыл? — вновь улыбка. — Но ты монстр, конечно, не поспоришь.

— А я думала, что тебя второй разотрёт в порошок, — практически легла на меня черноволосая. Практически, потому что всё же она упиралась руками и ногами, полностью не ложась. Может таким образом хотела возбудить меня, трясь своим телом, гладким и нежным, о меня. Но при такой головной боли другой головкой думать я не способен. — Думала, ну всё, допрыгался. А нет, ты только начинал прыгать.

— Ясно… Я с тобой в параллельных классах?

— Ага, — кивнула синеволосая. — Тебя сразу я заметила. Такой тихий, спокойный, почти незаметный. Опасный, — улыбнулась она. — Сразу было видно, что ты не такой, как все. А потом бац, и нет Шона.

— Шона?

— Ну того, кого ты убил, — напомнила она.

— А… этот… — я закрыл глаза. Болели даже они, словно их выдавливало обратным давлением обратно.

— Слушай, а у тебя девушка есть? — спросила она.

— Нет, нету.

— М-м-м… понятно. Так что, нюхнёшь? Легче станет.