Но мое смятение передалось остальным. Аптекарь запахивает халат и отворачивается, мужчина с мокрыми висками бросается к выходу, забыв на прилавке свою покупку. Следом, не поднимая голов, выходят долговязый с девушкой в коротких шортах. Лишь женщина с морковными волосами задумчиво оглядывается, словно вспоминая, как тут оказалась. Улыбается мне робко, даже как будто с легким сожалением, и отходит к дальней витрине, прилипнув к стеклу, делает вид, что внимательно изучает ценники. Больше в аптеке никого.

Я медленно подхожу к прилавку. Залитая пунцом аптекарь дважды промахивается по кнопкам терминала, пока пробивает мой заказ. Я чувствую, как ей хочется сбежать в подсобку, а может, вообще отсюда, в другой конец мира. Возможно, она бы так и сделала, не останься на смене одна.

На выходе вскрываю упаковку обезболивающего, закидываю в рот две таблетки. Достаю из кармана пакетик с соком, запиваю сладкой теплой жижей через трубочку.

На часах половина десятого, а значит, я уже опаздываю на прием.

***

– Сегодня я засмотрелся на другую женщину.

– В каком плане?

– В том самом. Пялился на ее задницу, как подросток.

Психолог улыбается.

– Это нормально, Сергей. В последние месяцы на вас свалилось слишком много, сексуальное влечение лишь попытка вашего сознания выплеснуть накопившиеся эмоции.

– Да, но мы с Леной еще не развелись. Не думаю, что будет честно по отношению к ней… поддаваться.

– А я и не говорю, что надо поддаваться. Я говорю, что само желание естественно.

Психолог сводит пальцы в замок на груди, отчего короткие рукава летней рубашки едва не трещат на его могучих бицепсах. На мой взгляд, этому бугаю подошла бы работа фитнес-тренера, коллектора или, на худой конец, учителя физкультуры, а никак не мозгоправа. Но Илью Гелашвили мне посоветовали как чуткого специалиста.

Я решаю не говорить ему о массовом психозе в аптеке. По крайней мере, пока сам не сложу в голове правдоподобную версию.

– Давай вернемся к вам с Еленой, – продолжает психолог. – В прошлый раз ты говорил, что все началось после смерти твоего отца.

Я киваю.

– Хорошо. Расскажи о нем.

Я не знаю, с чего начать. На всё не хватит десятка оплаченных сеансов, поэтому начинаю с главного.

– Он был мудаком. Знаю, нехорошо так о мертвых, но это самое ёмкое описание. На мой взгляд. – Пока я думаю, что добавить, Илья терпеливо ждет. В комнате слышно лишь шелестение вентилятора, который поворачивается то ко мне, то к психологу. – Мы никогда не были друзьями. Я смотрел на своих сверстников, чьи отцы учили их ходить на лыжах, рыбачить, разбираться в машинах или просто рубились заодно в компьютерные игрушки. Знаешь, я всегда считал, что матери должны в первую очередь любить своих детей, а отцы дружить. У меня было не так.

Я беру стакан со стола и жадно глотаю теплую минералку.

– Мама вовремя поняла, с каким человеком она живет, и умыла руки. Вот только брать сына к новому мужчине в новую страну ей было неудобно, я остался с отцом. Я винил его в ее уходе, он винил меня в любви к ней. Мы всегда были виноваты, во всем! И когда ему было плохо, он уж заботился, чтобы плохо было всем вокруг, о да!

Я не смотрю на Илью, не замечаю, как становлюсь громче, в горле начинает першить.

– А плохо ему было всегда! Из-за своего характера он не мог ужиться ни в одном коллективе, его постоянно выгоняли с работы. От вечных проблем с деньгами становилось только хуже. Даже потом, когда я съехал, он мог звонить в три часа ночи и требовать, он никогда не просил, именно требовал погасить его вечные долги. На свадьбу он пришел даже без символического подарка. Лучший подарок, сказал он, что я терпел тебя все эти годы. Слово “должен” я слышал чаще своего имени: должен, должен, сука, должен! И чем старше становился, тем сволочнее, под конец разругался со всеми родственниками, даже соседи сторонились вечно злого, вечно брюзжащего… мудака. У него никогда не было друзей, и я даже не представляю, как появились мы с мамой. И даже переехав за триста километров, даже после тридцатисекундной ссоры по телефону, в ту же ночь я просыпался от кошмаров, молотя руками воздух – так хотелось заехать ему по физиономии.

– Он бил тебя? В детстве или, может, позже?

– Нет, – я вспоминаю перекошенное яростью лицо. – Но мне иногда кажется, что лучше бы бил. Главное, молча.

– Что ты почувствовал, когда узнал о смерти отца?

Мои пальцы дрожат, штаны промокли под вспотевшими ладонями.

– Сергей. Что ты почувствовал?

Зачем я здесь? Это не помогает.

– Хорошо, – сдался психолог. – Как я понял, твое поведение изменилось, это заметила Елена?