— Это будет выглядеть как забота о людях, — твердо сказал я, сдвинув брови. — Здесь нет паники. Мы говорим о состоянии наших героев, о людях, которые своими телами загородили страну от взбесившегося мирного атома. А вы предлагаете это скрыть, чтобы как бы чего не вышло?

— Вы забываетесь, Кашеваров, — Громыхина помолчала, после чего вновь заговорила уже со стальными нотками в голосе. — Кажется, вы возглавляете советскую районную газету, а не американскую желтую бумажонку! Думаете, я не заметила, как вы изменились? До меня дошла информация, что вы продвигаете капиталистические идеи на планерках!

«Метелина, — тут же подумал я. — Тихая старушка Метелина сдала меня парторгше, не приняв моих советов и требований».

— Я хочу, чтобы наша газета рассказывала о правде, — я твердо посмотрел в глаза Кларе Викентьевне. — Возможно, эта правда порой неудобна. Иногда даже неприглядна. Но в этом и заключается наша миссия — не лакировать реальность, а честно доносить ее до читателя. Если в американской прессе используют те же стандарты, чем плохо то, что мы используем зарубежный опыт?

— Я этого боялась, — с горечью в голосе покачала головой Громыхина. — Значит, это правда? Евгений, вы что — слушаете вражеские голоса? Или вас… завербовали?

— Какие глупости, Клара Викентьевна! — рассердился я. — Вы меня сейчас оскорбили как честного советского журналиста! Да, я рассказывал сотрудникам об опыте американских коллег. Но именно что об опыте, а не о политике! Понимаете?

— Вы сами ведете себя так, Евгений Семенович, что я вынуждена подозревать худшее, — парторгша сдвинула брови. — Сдавайте материал о герое-ликвидаторе, и я сделаю вид, что этого разговора не было. Я ведь прониклась вашей недавней речью, поверила, что вы хотите вывести «Андроповские известия» на вершину. Но я и помыслить не могла, что вы решите превратить ее в филиал «Нью-Йорк Таймс». Или «Зе Телеграф». Или как там — «Голос Америки», «Радио Свобода»?

При перечислении зарубежных изданий Громыхина скривила губы, как будто мы разговаривали сейчас о тараканах или помойных крысах. И нет, я вовсе не возвеличиваю западную журналистику, я знаю, что минусы есть везде. Предвзятость, политзаказ, пресловутая «повесточка»… Но истина, как бы банально это ни звучало, всегда лежит где-то посередине.

— Мне очень жаль, Клара Викентьевна, что вы идете по пути огульных обвинений, — тихо, но твердо заявил я. — Вместо того, чтобы отбросить замшелые штампы и выслушать. Человек умирает, а вы хотите, чтобы я писал только о том, какой он герой?

— Но ведь он же и есть герой? — Громыхина блеснула стеклами очков, строго глядя на меня поверх них, однако мне показалось, будто ее голос сейчас слегка дрогнул.

— Это так, — кивнул я. — Но когда он умрет, ему уже будет плевать на почести. И так же будет на них плевать его молодой вдове. И таких в нашем городе — сколько, вы сказали? — сто семьдесят девять.

На этом я встал и молча вышел из кабинета Громыхиной. Нет, я не собираюсь сдаваться!