Я все же зашел в институт теософии. Все тот же надоедливый сон: Блаватская, Олькотт, Ани Безант… Стопки брошюр на различных языках. Избитые слова, разумеется, с большой буквы о Любви, Свете, Истине и полнейшее игнорирование реальности. Просмотрев несколько проспектов о деятельности института, я не обнаружил даже намека на достижения космонавтики, физики, на поразительные археологические открытия. Об острых классовых противоречиях Индии, о борьбе миролюбивых сил на международной арене, разумеется, тоже не было сказано ни полслова. То, что сто лет назад выдавалось за откровение, чуть ли не за сверхнауку, предстало выхолощенной религиозной догмой, в которую никто уже не верил. Начинку - попурри из метампсихоза и самадхи - приходилось продавать в новой упаковке. В том, что рядом с теософами располагалась миссия Рама Кришны, чудилось знаменательное совпадение.

Попав через пять лет в Мадрас, я съездил в теософский центр, основанный самой Бла-ватской, где застал примерно ту же картину.

– С кем бы вы хотели встретиться?
– между делом спросил меня администратор.
– Из великих деятелей прошлого? С Наполеоном? Софоклом? В принципе это можно было бы устроить.

– Сожалею, но я не владею ни древнегреческим, ни французским.

Я не сумел скрыть иронии, и некромант [1] тут же утратил ко мне интерес.

[1 Некромант - человек, согласно спиритуалистским воззрениям, способный вызывать души мертвых.]

Когда концентрические полукольца университетских дорожек остались позади и наш потрепанный «амбассадор» выехал на Эси-роад, идущую вдоль набережных Ганги, я все еще был под впечатлением встречи с верующим в переселение душ профессором колледжа искусств хинду-университета, где между современной библиотекой и инженерным колледжем краснеют выцветшие на солнце флажки шиваистского храма.

Солнце уже достигло зенита, и белесое небо вновь дымилось, как расплавленный алюминий. Все живое таилось в спасительном сумраке. Неприкаянные белые зебу лежали на тенистом шоссе, не обращая внимания на отчаянные сигналы водителей. На искалеченном молнией дуплистом стволе дремал неподвижный гриф. И даже царственный слон прилег под сень придорожных акаций, чтобы переждать губительный жар, который волнистыми потоками нисходил с раскаленных высот. Шумно отдуваясь, умное животное обмахивало себя, а заодно и своего погонщика пучком пропыленных веток. Могучий хобот упруго ходил из стороны в сторону, и дрожали уши, испещренные сеткой кровеносных сосудов, совершенно сиреневые на просвет.

Я себя чувствовал довольно скверно. Теплая разжиженная кровь гулко стучала в висках. Все время хотелось пить, но вода не охлаждала опаленной гортани, а язык казался тяжелым как свинец. И такой же свинцовый привкус чувствовался во рту. Соблазнительные картины радужных фонтанов «Отеля де Пари» с навязчивой жестокостью вновь вспыхивали в отупевшем мозгу.

Я подумал о демоне Мара, насылающем искушения. Как сильна его власть! Особенно в такую жару.

Я не знал еще, что за ближайшим поворотом Гималаи вновь одарят меня бессмертной улыбкой.

Мы пересекли Аурангбад-роад, когда я наконец решился оставить автомобиль, в котором было едва ли не более душно и жарко, чем на улице. Не обращая внимания на вишнуитов, чьи лица и бритые головы сплошь покрывала татуировка с именем божества, я, как в омут, скользнул в кривые запутанные переулки, где каждый угол, каждый камень что-нибудь да значили, и побрел к Ганге. Не инстинкт паломника и не жажда речной прохлады увлекали меня в каменные дебри. Не в силах бороться с людским течением, я просто затерялся в толпе и плыл, бездумно влекомый потоком, мимо храмов и банков, мимо базаров, на которых торговали бронзой и фруктами, золотистой парчой и каменными лингамами, священными черными камешками и листьями бетеля. Пятна этой наркотической жвачки, приглушающей голод, краснели на мостовых. Я шел, отрешенно скользя глазами вдоль сияющих чистотой фасадов госпиталей, натыкался на какие-то зловонные тупички, где грифы гневно оспаривали добычу у бродячих собак, и, казалось, ничего вокруг не видел, придавленный пульсирующей головной болью. Странная все-таки штука человеческая память. Сейчас, когда я вновь держу в руках розово-желтый план Варанаси, беглые, почти неосознанные впечатления непрестанно всплывают передо мной, и я - причем, куда острее и четче, чем тогда, в каменном лабиринте, - ощущаю запах риса, приправленного кари, слышу трещотку прокаженного юноши, ловлю блеск вишневых и фиолетовых сари. Ах, это сари - прекраснейшее из женских одеяний всех времен! И еще я вижу красную дорожку пробора в черном лаке волос, и цветочные гирлянды убора, и узкую полоску загорелого живота, и мальчика в белом костюмчике и роскошной шапочке из золотистой парчи. На тесных площадях Варанаси великое множество таких принаряженных мальчиков, увешанных гирляндами из быстро увядающих лепестков. Нет, не только затем, чтобы умереть, стремятся в этот благословенный город. За сотни километров индийские матери везут сюда своих сыновей на праздник посвящения, на торжественную церемонию приобщения к касте и слову вед. Нигде я не видел столько очаровательных близнецов, как там, в Варанаси, городе первых и последних шагов.

На стенах и заборах по всей Индии нарисована одна и та же простая пиктограмма в четыре кружка: которые побольше (один с усами, другой с точкой тилака меж изящно выгнутых бровей) - символизируют отца и мать, маленькие же (один с задорным чубчиком, другой с косичками) обозначают сына и дочь. Семья с двумя детьми. Понятная в стране, чье население перевалило на шестьсот миллионов, пропаганда регулирования рождаемости. Но сколько мальчиков я видел в

Варанаси! Сколько гордых отцов и сияющих от счастья матерей!

И моя встреча с Гималаями была озарена их счастьем. А у алтаря страшного божества Кала Бхайрава (мне предстоит вновь встретиться с ним в столице Непала) я буквально выхватил одного такого не в меру расшалившегося крепыша в золотистой шапочке из-под колес велорикши. Благодарные глаза матери. Вечный свет, перед которым все кажется преходящим: и отблеск бронзы, и карминовая раскраска губ каменного гиганта.

Улыбка молодой Индии среди древних каменных стен ее. Даже ради одного этого мимолетного проблеска стоило увидеть Варанаси. Но сколько раз еще предстояло мне встретить бессмертную улыбку Индии на вечных ее дорогах.

Выехав из любого индийского города, вы увидите по обе стороны автострады крупную надпись: «Thank you!» Всякий раз она вызывала во мне радостное изумление. Одарив своим щедрым гостеприимством, Индия еще и благодарила путника! Именно путника, потому что слово «турист» не кажется мне подходящим, хотя я и понимаю, что многие воспримут слова благодарности всего лишь как обычную вежливость департамента туризма. И по-своему будут правы. Но я приехал в Индию именно как гость, а не турист и смотрел на многое иными глазами. Моя благодарность к великой стране навсегда пребудет со мной.