О началах, истоках, достоинствах, делах рыцарских и внутренних славного народа литовского, жмудского и русского, доселе никогда никем не исследованная и не описанная, по вдохновению божьему и опыту собственному. Часть 2
вернуться

Стрыйковский Мацей
Шрифт:

Там его сразу же король Александр осудил как нарушителя перемирия и предателя, что хотел из Литвы убежать, и что до этого, будучи приятелем, ущерб большой литовскому государству [395] около Киева причинил. По приговору господ литовских и русских князем Михаилом Глинским в Ковно на тюрьму был отослан, где потом умер, другие же татары по другим замкам размещены были. Вскоре после этого потом пять тысяч татар перекопских по Подолью, Руси и литовским государствам суровой войной прошлись и более ста тысяч пленных христианских второй раз в нищую неволю в орду без отпора вывели, не говоря о старых и молодых пленных, которых множество посекли и поубивали. И король Александр, в Вильне лежа, что дальше, тем хуже болел, параличом (эпидемией) будучи зараженным. В это время вызвался врач, скорее мошенник, некий Балинский. Он был так назван по жене, когда женился на дочери некоего Балинского под Илькушем. И этот мошенник, как Меховский, при жизни которого это происходило, lib. 4, fоl. 368, и Кромер, lib. 130, также Ваповский, пишет, что хоть был коренным поляком, но называл себя греком по родине и языку, из фамилии Ласкаров, наверняка соблюдая заповедь Христа, что пророк не бывает приятным в отечестве своем. И так своим плутовством прославился, что со всего королевства, и особенно мещане из Кракова к нему жались. И там в Балинах [333] , во всех нищих домах, полные надежды здоровья напрасного, лекарства и чар его употребляли, после него за это осудив. От богатых не брал за одно посещение больше чем по сто червоных злотых, почему его иные сотником называли, а в Краков, как Меховский пишет, никогда из-за наличия других докторов, как сова [395v] на свет, показываться не хотел, хоть Бельский кладет, что в Кракове жил, но ошибается, ибо это лучше Меховский помнит.

333

В Балинах – В Балицах, деревне под Краковом.

Король Александр, когда его немощь прижала, послал из Вильна за этим Балинским, славой его фальшивой обманутый. Не хотел тот с места двигаться, пока ему сперва дано было триста злотых червоных. Взяв тогда с собой аптеку королевскую, ехал в Вильно, где королю приготовил в избе баню (наверняка в заговоре был с Михаилом Глинским), в которую разнообразного зелья мощного в котелки, вторые в горшки наложил, а сверху над паром короля положил, приготовив к этому месту, дабы вспотел, к тому же малмазию, вино мощнейшее говорил ему пить, что есть вопреки всех лекарств. И когда, от избыточного потения устал, просил другого доктора королевского из Блоня [334] , дабы от него силой отвели лекарство смертельное, тогда как по доброй воле не хотел (ибо его в этом князь Глинский защищал). Канцлер Лаский по своей воле, видя короля наполовину умершего, сказал лекаря поймать, посадить и держать его аж до приезда Зыгмунта из Шленска. Однако с помощью Михаила Глинского удрал этот лекарь через прусскую землю, приехал потом в Краков, и на Зверинце в монастыре с женой Балинской жил. Потом на Скалце [335] у монахов жил, оттуда его Мендзеленский, писарь из канцелярии, взял и посадил во двор епископа. Однако потом выпущен был после долгого заточения, дабы не умер. Интересовался же алхимией [396] тайно, на которую одолжил денег у мещан краковских, как Ваповский и Бельский пишут, и удрал прочь от жены. Только и было видать.

334

Из Блоня – давний лекарь королевский Мацей из Блоня, каноник гнезненский.

335

На Скалке – в Кракове над Вислой, где находится монастырь св. отцов паулинов.

Так король Александр в Вильне лежал, чем далее тем хуже параличом иссушиваемый, и частично по приговору божьему, частично по приговору этому Табора, епископа виленского, на радомском съезде сказанном, частично из-за предательского и фальшивого доктора мошенника болел. И господа литовские, как Кромер пишет, друг друга ненавидя, особенно Глинского, грызлись и к тому же королевский гнев был ниспослан, и каждый из них интерес свой стерег. И никакого старания для Речи Посполиты не имели. Татары перекопские, такое их плохое положение видя, сразу же сложив оную первую недавнюю добычу и немного отдохнув, с большой мощью вновь в литовские государства вторглись в месяце августе. И в это время король выехал в Лиду двенадцать миль от Вильна. Кромер сомневается, по какой причине, ибо Меховский пишет, что король, услыхав об этом вторжении татарском, приказал всему рыцарству литовскому против них двинуться. Но этого Литва так сделать не хотела, по уговору Глинского, который на стремился к тому, дабы сам король персоной своей, хоть больной, при войске двигался. Приказал Александр в носилках, а Кромер пишет, на возе, в Лиду проводить, желая показать, что он и в последнем издыхании за подданных стоять готов. Ваповский также в своей хронике, которая в свет не вышла, пишет, [396v], что, в Польшу умышленно двигаясь и желая там брату Зыгмунту, князю глоговскому, всю власть польского и литовского государства поручить и дать, самому изза -неизлечимой болезни, что далее тем более умножающейся, остаток жизни в мире провести.

Летописцы же литовские свидетельствуют, что король Александр в году 1507, он должен быть 6, приехав вскоре в Вильно из Польши и немощным будучи очень из-за болезни параличной, созвал сейм в Лиде. А также великая княгиня Елена, видя смертельного, за ним приехала, и, когда те в Лиде были, то некое время, как Кромер пишет, шляхтич приехал рассказывая, что татары едва на один день езды от Лиды разоряют и унижают. Показывал тоже рану от стрелы татарской на лице, что даже едва со скоростью коня от их рук ушел. Другая же новость такая же пришла, что царевичи перекопские, каклетописец свидетельствует, Битикирей султан, и Бурнас, султан, пришли с двадцатью тысячами людей. И Кромер и Меховский кладут их числом тридцать тысяч. Под Слуцк стемились и к Новогрудку, но господа еще не до конца верили, потому князь Михаил Глинский, который при короле жил, несколько Рацев, своих мужественных солдат, послал, дабы точнее все выведали. Но и Рацы, недалеко отъехав, на отряд татар почти попали, и, вступив [397] с язычниками смело в битву, девять их убили, иных разгромили, и убитых головы срубленные к господину своему на копьях воткнутые принесли. Был страх большой около короля, в Лиде больного. Показалось потом всем [неуместным], дабы король в Вильно в носилках изза тряски и – неудобства дороги каменистой был отнесен. Шляхта же вся, видя над Литвой угрозу, к Лиде к королю собралась. Там король, гневаясь сам на себя, что на коне не мог сидеть, Станиславу Кишке, гетману великому, и Михалу Глинскому все дела над войском литовским, которого было полетописям десять тысяч, а по Кромеру, Меховскому и другим, семь тысяч собралось, поручил, к брату Зыгмунту послал, дабы быстрее приезжал в Литву, так как независимо от того, жив был король или умер, Литва проиграла либо выиграла, его пребывание в войсках в то время было бы очень нужным.

И вести за вестями регулярные приходили, что татары, набрав двадцать тысяч люда конного, как на подбор мужественного, в Лиду напористо тянутся. Короля полуумершего Войцех Табор, епископ виленский, Ян Забжезинский и Ян Лаский канцлеры, с королевой Еленой днем и ночью в Вильно провожали и несли его в носилках между двумя конями, меняя их часто, на которых сидели вместо ездовых Николай Русоцкий, который был потом господином Беховским, и Ян Собутка, канцлера Лаского приятель. И татары, придя в Новогрудок, переправились [397v] через Неман, и встали около замка Лиды в миле, а другие в полмили. Там же костелы, дворы, и села жгли, и, видя это, господа литовские были очень грустные из-за такой жестокости. Собралось их на одно место десять тысяч, так как не могло быть столько в такое короткое время, и послали несколько людей за языком. В миле от Лиды нашли несколько сот татар, и жгя их лагеря, там же на голову победили и немало живых взяли в плен, и головы других в сумках для еды принесли. Татары, увидев, что уже сила над ними, вернулись назад, и господа со всеми людьми пошли за ними к Новогрудку, желая ударить в лагерь, где сами царевичи стояли под замком Клецк, имея весть от пленных татарских, что еще до царевичей татары из отряда не пришли. Потому, сразу поручившись господу богу, выехали из Новогрудка 4 августа, в понедельник вечером, уже перед сумерками. Тянулись мимо Остажина и на следующее утро, во вторник прибежало немало людей от Цырына и от Полонка, говоря, что татарские уже недалеко войска ходят. А наши, не отдыхая, тянулись к Полунке. Перешли бродом первые люди, над которыми был старшим Юрий Пац и Иван Сапига и попали на пятьсот татар, идущих с отрядом в Клецк, и там их всех на голову победили и много пленных взяли. А те, которые удрали в лагерь, царевичам весть дали, что войско литовское идет, и царевичи [398] к битве подготовились, и уже там наших ожидали. А наши со всем войском этого дня, во вторник, в деревне Липьей ночевали, а на следующий день в среду, шестого дня августа […] [336]

336

Шестого дня – текст в этом месте обрывается.

Мацей Стрыковский к милому читателю [398v]

Знаю, читатель, читатель милый, что для тебя это дело странное, Что нашa Муза кажется тебе противной, Которaя сперва писалa ритмом кровавые бои И выводилa из темноты боевых предков твоих Когда сильно стихом своим с охотой работалa, Доказательно историков всех перечислила, Желая показать сарматам дела умелых дедов Как в зеркале, от различных историй примерами, Теперь же простой речью перо свое провожу, Не знаешь, что этой Минерве, святой, мешает, Что легко рифмы свои побросала оные, Которые сперва громко звучали на все стороны. Этим же стихом дали мы сперва Гонца Добродетели, В котором истинных шляхтичей имеются приметы. Есть и примеры истории древней разные, И титулы хвастливой шляхты с мерзавцами напрасные. Там Сафо всеми рифмами нашими руководила, Генрихов въезд же мерзким, простым стихом писала. И форм коронации, и как удрал потом, Презрев польский скипетр (наверняка так Бог хотел): Затем, едва отдохнула Муза нашa от трудов, Великое дело предприняла вновь, и без платы, Когда Кромера польского издать я готовился Но охоту нашслучай иначе направил. [399] Ибо для видения мира в Турцию отъехал. Где однако отчизне своей служить не пренебрег, Где Назо к Томитам [337] суровым был изгнан, И где Бахус размножился среди вин, пьяный. Где этот Геркулес гидру с быком убил смело, И где имеет имя морское, от твоей смерти, Геле Где Фаэтон перевернул вместе с собой воз солнечный И где Икарус титул дал морю вечный. И где в странных делах переменялся Протеус И где тоже франтом стоял король тракийский Тереус, Где Леандер к Гере своей смело плавал, И с ней обоюдную любовь и смерть получал. Где царь персидский Ксеркс мост через море ставил, Через которое вооруженных семьсот тысяч переправил, И где Ясон к Хольхам через море плавал, Где золотую шерсть добыл, за которую работал Где Парнас, Геликон, Гипокрен преславный, Которые музам ученым посвятили век давний. Где Медея предательски отца обманула, И где Цирцея со своей сестрой чары вымыслила. Где греки с троянцами вели бои суровые. И где Улисс блуждал, уступив дорогу. Где скaлистые Балканы облаков достигают. Где грек, албанец, македонец в неволе стонут, [399v] Где тоже мультанские поля и волошские страны И где Бессарабская волость стада овец дает. Посетив это, с охотой все стихом описал Что сам своим глазом видел и что собственно слышал. И издал на светтрактат: «О свободе Как ее стеречь, как ее защищать из побуждений искренних». Издал также предостережение, о чем турки советуются, И как с Амуратом пограбить Польшу судят. Издал их поступки военные, домашние И в бунте с царем своим как имели разговор. Этим весь со старанием труд поднимал И расхода отчизне не жалел, Но когда сейчас тяжкое дело сверх сил моих Взял перед собой, желая вынести этих предков моих Которых темнaя ночь лет хранит из-за гнусности письменности И святых историков мерзкой небрежности. Когда почти к границе с радостью приходил, Дабы после тяжелой работы выдохшись охладился, Сразу же Зоилус звал, который клем проклятым Как пес привык всегда портить мысль наукам святым. Святым, ибо от самых святых происходят мудростей И из источников, которые я не достиг по суждению божьей глубины, На которые Зоилус мерзкий напрасно думает Ибо дару Божьему его яд не вредит. Что же, Зоилус, получил? Труд Гомеровый Очерняя, когда попал сам ты в силки приготовленные.[400] Что был провешен на крючок за мерзостисвои, Также тоже будут висеть наследники твои. Потому, Зоилус мерзкий, со злостным языком, С ласковым нас не поссорить никогда читателем. Сколько их осмотрительных, рассудительных, имеющих ум в голове! И которые знают, что святые воздадут поэту. Который, что времен наших неудачных проходят И что Мароны с Гомерами не родятся, Которые бы громкой трубой войны гремели славно И возводили из темноты стихом предков давних. Не удивляйся, почитатель, время этому вредит Что меценаты оные щедрые не родятся. Щедрых, которые бы музу святую спасали И слуг Аполлоновых благодарно трактовали. Потерял бы отчизну свою близкую к Кремоне Маро, когда войны продолжались сразу же, в волошской стороне, И плакал Мелибеус над козами и овцами своими Взглянув тебе, о Титир, в лесу времен твоих Когда ты под буком широким Буколики пел, И на тонкой пищалке из овса едва зевал. Полийонову со взгляда, который пашни твои Вернул эти родные, из-за причин твоих Вознесся в небо сынa его в Буколиках Дал ты хозяйство все в Георгиках Только к тебе, рассмеялся этот Меценат щедро И взбогатился, сразу же, и почтил пристойно. Потом, когда даром Августа был пробужден, Сразу же Энеиду громче стократ пел струны, [400v] Оружие, мужа воскресая, после чего Троя та Стихом твоим ожила, хоть была разрушена. Ожил и народ римский императоров преславных Которые были темнотой закрыты слет давних, И Марцелюс, и за это дочь императора была, Когда тебе по пятьдесят корон за каждый стих давала. Пусть будут Меценаты, вдруг увидишь много Маронов, которые будут писать стихсмело, Кровавые бои описывая, из которых потомки Увидят, как искали славы их предки. Потому, о Муза, отряхнись о[d] сна давнего, И позже стихом триумф победы славной Высчитай, сколь достойных мужей Литва в то время имелa, Перед которыми татарской орды суровость дрожалa. Вспомни бьющие правые руки, вспомни их умения И бессмертной славе отдай к вечности Дабы так их имя вечно потомкам светило, И к обороне отчизны эту охоту в них разжигало!

337

Томитов – Томи, сейчас Констанца в Румынии, место ссылки Овидия.

О битве с татарами под Клецком и славной победе над ними Литвы [401]

Так Михал Глинский, в делах рыцарских муж славный, Видя упадок тоже был Литвы всей явный Семь тысяч собранной шляхты сразу же построил, И с ними под Клецк как можно быстрей готовился, Где лагерем царька два вместе лежали, А другие в отряды от них разбежались. Потому в тех хотел ударить сперва двух царьков, Прежде чем собралось бы с разных сторон к строю Ибо их двадцать тысяч кружило отрядами Разбежавшись по минским, лидским, слуцким сторонам, Другие ошмянские, кревские волости унижали, Другие по Волковыск, Гродно воевали. Так Михал Глинский прямо двигался под Клецк [338] в этом деле, Где лагерь татарский лежал при болотистом пруду И побил несколько войск языческих на дороге. Другим царькам дали сразу же знать об этой тревоге. Потому сразу же Бицыкерей, султан азартный И при нем же брат Бурнас, царек битвы жадный Пятнадцать тысяч татар своих построили И Литву в деле стоя так ожидали. С одной стороны пруд болотный лагерь их обмывал Потому царек оттуда нападения не ожидал. Но Рацы литовские быстро прискакали И со стражей их над прудом смело в бои вступили. Рацам на спасение пятьсот сразу же Литвы прибыло, Так татары, пруд выбрав, местом ошиблись. Им Литвa сразу же отбилa коней И это у язычников сказалось на обороне[401v] Так татары, пешими став, уже коней не имея, Однако около пруда с Литвой соревнуясь, За лучшее место долго с собой дрались Но, опрокинутыми будучи, к царькам своим обратились. Была же речка там же не очень глубокой, Но болотной, и с берегами досадными широкая, За ней татары отрядами укрепились Дабы переход через нее от Литвы к себе защитить Так, Литве не желая брод уступить, град из луков Железный выпустили, что даже небо гремит от гула. Свистя, стрелы как дождь отовсюду летят азартом, Но Глинский растянутую Литву построил рядом. Им стрелы татарские навредили лишь немного, И еще на их самих нашим пригодились. Также около реки долго угоняли И татары уже этим более укреплялись. Из нескольких ружей, которые в войске наши имели Ударили в язычников, что даже все задрожали Рачко тоже имел аркебуз, Радзивилов второй, Маршалл имел ружье (редкое в то время) длинное, Из-за тех ружей сразу же от реки язычников отбили А сами с азартом большим за ними помчались Другие же, лесные розги нарезая, в реку стлали Другие доски, ветки, брод настилая, метали И легко Рачко, господарь, тем смелей гарцует С ружьишком своим, когда в нем великое достоинство чувствует Набьет его раз за разом, и, как только стрельнет То нехристь язычник, летя, и ни крикнет. [402] Глинский тоже Михал, видя, что уже мост готов Через реку сразу же приказывал своим короткими словами Дабы для милой отчизны мужественно начинали И ее упадок собой смело заслоняли. Говорил им о почете, славе и свободе, Детях, женах, родителях, братьях, имуществе, Дабы за их здоровье мощно встретились И братьев в плен взятых, из неволи вырвали Так наставлял всех, объезжая вокруг, Потом крича, и сам вскочил на чело Крича «За мной, братья!» Литва за ним с криком Большим азартом вскочила, закривленным строем. Гул, грохот, шум, треск страшный, небо звучит и леса Когда напором в татар ударили наши. Глинский между ними покрыл отрядом своим, Там выстрелом двойным убит под ним конь, На другого пересел там с великой смелости, Как гетман и как рыцарь отнес благодарность умению. Новогродскaя шляхтa под хоругвью своей Видя, что царьки в общем войске стоят Ударили в них с фланга с большим азартом. Язычников большое число пало, будто лес был спилен рядом. Царьки, мощь видя сразу же со своими мурзами Высадились всей мощью сперва сами, Танцем обычным на общий отряд наших приперлись. И все крича, звеня, горла свои разорвали, [402v] «Гала! Гала» везде звучит, отовсюду голоса страшные И стрелы заслоняли солнце, летя, ясные. Но минская и гродненская шляхтa в общем деле Ударили язычникам во фланг в то время правый, Да так, что им танец испортили и строй разорвали И после этого поляки вооружено показались В красивом оружии, и всех триста было коней Все тоже по-гусарски имели блестящее оружие Копья с флажками, также с завитками Стали на пригорке с другими войсками И их великое войско издалека показалось И в бубны ударили так, что даже небо гремело Над ними был Чарнковский [339] гетманом назначен Которых сразу же языческий люд увидел, потревоженный, Думая что великий люд прибыл, сразу же рассыпались И по болотным топям удирая, рассыпались. Поляки хоть сами разгара битвы не застили Но сердца прибытием своим Литве прибавили. В трубы, в бубны только, страша язычников, били Что в вас за гнусность, была, о дворяне милые! Я, хоть меня вовлекли в такое дело, Задушился бы веревкой! Однако хватит о себе! Учинили, когда со страхом татар потревожили После чего литовцы легче потревоженных победили. И татары бегут порознь, удирая Литвa же за ними гонится смело, догоняя. Секут и колют хребты их долгими деревьями И кровь по полям плещется, вытекая из внутренностей.[403] Гул и крик по селине, по широким полям Полно трупов по дорогам и бродистым пашням, Пленных же развязали, которые худшие были На язычников, ибо всех до смерти били. Князь тоже Глинский, как гетман и как рыцарь истый Oдержал сам над другими благодарность из-за умений. Ибо трех коней под ним убито было в этой тревоге Когда бил татар собственной рукой и сек сурово. Так их били по полям, и Литвa убивала Аж их до Цепры, реки болотистой, пригнали Где более чем под Клецком язычников погибло Ибо почти источник их кровью полугам плыл. Часть их, удирая, утонуло в Цепре Других в болоте грязном бито как вепрей. Что даже рекa от трупов их задержалась Ибо их свыше нескольких тысяч в себе сохранилa. И сегодня в тех, что сам видел, плугом по острым полям Пахарь кривые находит знаки явные в пашнях: Вырывает панцири, стрелы их оржавевшие Копья, сабли, шлыки, древностью тронутые Битикерей и Бурнас, два царские сына Видя, что на этой не везет охоте В озере болотном потеряли, удирая, коней Так что ушли через леса с этой страшной топи. Двадцать тысяч татар пало в этом бою Так, что нескольколет пашни оные вместо гноя Трупами их напоенные, долго были плодородными И до этого без навоза так лежали голодные, [403v] Коней тоже двадцать три тысячи отняли. И добычу всю целиком в лагере их взяли. Пленных тоже освободили несколько десятков тысяч, И взятых в плен татар три тысячи считая. И, Глинский на победе не останавливаясь этой Но к большей славе будучи зажженным, Зная, что разошлись другие в разные стороны И в лагерь все должны были возвращаться с пленом Потому на татарском лагере расположился И страж, где бы идти могли, сразу же поставил. Так на четвертый день с пленом, как было сговор, К лагерю тянулись, где былa их головa. Не зная о погроме своих, попали в свои же силки И Глинский их с Литвойбил, как заблудившийся скот. Ибо как без пастыря стадо, так и оные Удирали как заблудшие отбрасывая оружие. Анастасия тоже, княжнa Слуцкая, своих бояр Разослала перенимать рассыпавшихся татар Так что их под Копылом очень много убито, И у Петрковиц горлом заплатили пошлину. Так что языческие все войскa побеждены, Другие в реках, в озерах болотных утонули. Дали значительную победу Литве славной с себя, Ибо наверянка лучшую причину, чем сегодня, имели в небе Там, в Ходкевичах, так тоже в Радзивилах славных Умение показалась тех предков давних. Там минские, новогродские, гродненские уезды Дали знать, каких сыновей имели ранее. [404] Taм Пацы, дом славный с рыцарскими умениями Сапи [340] , Гейки, не меньшей смелости Доказали и Нарбут, и два Хжчоновича, Обороняя отчизну милую как собственные наследники. Там Немеры, старший Сологуб, Тризны, Мацкевичи и Сновских, и Рачков предки Как который мог, умения свои доказывал, И силой отчизны в упадке спасал. Но Рачко большую отнес благодарность с ружьем своим, И Радзивиллов маршал также со двумя стволами. Лишь вдвоем из двоих ружей татар назад повернули А нам сегодня тысячи пушек за это они же отняли Хоть сегодня имеем и пушки, не ружьишка оные Всегда нам берут староствa и города доверенные Не стреляя, как бы сами желая из них отступаем, Наверняка отцов наследства своего не чувствуем Вернулись с победой и с большой добычей, И языческие на корм птицам были трупы Так что их часть из-за смрада погребли наши Иных псы, иных волки разволокли в леса. Если что стихи могут, благородное рыцарство мое, Пусть будут посвящены славе ваши истории Чтобы вас ни один век не обделил истым благородством Имейте же достойную оплату в небе за свою работу, В то время король Александр, завещание сделав И с молитвой Господние святости почтив. Подтвердил душу хлебом ангельским настоящим, В котором Господь Бог форму свою нам показал живой [404v] Уже умирал и душа на этот мир спешила Когда его благодарнaя новость от войскa утешилa. Что татаров побилa Литвa, и победу Славную над ними взяли врожденным мужеством. Узников отбили и сами целыми Освободили со страха королевские волости. И король дело закрыл, уже почти умирая, Хоть не говорил, а вздыхал, Богу хвалу давая. Возносил руки, и слеза слезу с глаз давит, Так от сердца молча Божью благодарности чинил мощь. Вздыхал долго, желая подняться, но напрасно, Ибо со смертью, и с татарами бороться нужно по– разному. Руки давал каждому стоящему вокруг В небо с плачем, на людей же смотря весело, С этой победой дал обязательную дань смерти с телa, Но слава перед косой ее целой осталaсь. Ибо с двумя сразу же в это самое [время] неприятелями Войну вел, и над одним взял победу веселую, Но победитель побежден же смертью потом, От которой не откупится и король сокровищем золотым.

338

Двигался под Клецк – битва с татарами разыгралась 5 августа 1506 г.

339

Чарнковский – Сендзивой Чарнковский, герба Наленч, около 1425–1500 каштелян сантоцкий, гнезненский 1487, воевода калиский 1494, познанский ок. 1487.

340

Сапеги – Сапеги, в частности Иван (1450–1517), секретарь королевский от 1506, воевода витебский и подляшский, дипломат.

О красоте, обычаях и похоронах Александра в Вильне и о возведении на Великое княжество Литовское Зыгмунтa, брата его, глоговского и опавского князя

Так король Александр Казимирович, внук Ягелло, умер на замке виленском после этой славной победы над татарами года 1506, в августе месяце, [405] 19 дня в среду, ночью в четвертом часу, возраст имея свой 46 лет, как Кромер пишет, и Меховский 45 кладет, и дней 14. Пробыв на Великом княжестве Литовском лет 14 и два месяца, и на королевстве польском четыре года и восемь месяцев господствовал. Смерть его кометa знаменовала, которая на севере немного до этого показывалaсь. Еще круглый шар огненный, очень ясный, с облаков на башни краковской ратуши однажды ночью упал. Был Александр среднего роста, лицом долговатый, волосы имел смуглые, был худощавый, плечи были широкие и сил много имел мощных, но сообразительности и разума притупленного, из-за чего был молчаливым. Щедростью всех других братьев превысил, за наслаждение это себе великое почитал, когда что доброго мужественным, рыцарским, дворовым и ученым людям делал. Музыку и трубачей также очень любил, из-за чего более расточительным нежели щедрым многими людьми был считаем, так что почти вовремя умер, пока еще всей Польши и Великого княжествa Литовского напрасно не растратил, ибо и королевских имений большую часть заложил.