Она подозрительно глядит. Кивает:

– Если что – свисти. Я в беседку пойду, там Пашка на гитаре играет, там Андрюха нам места занял.

– Про меня не рассказывай.

– Ой, можно подумать. Как будто они не знают. Да ладно уж, не гляди ты так, не скажу, не переживай!

Машка помогает мне устроится на скамейке. Я смотрю, как она исчезает из вида, теряясь в сине-зеленых деревьях. Откидываюсь, втягиваю терпкий солено-пихтовый аромат, закрываю глаза.

Вот бы вернуться назад. Я бы ни за что не стала с Вовкой разговаривать. Не в день нашего знакомства, ни вообще никогда. Не дала бы ему тащить мой рюкзак.

Если бы можно было вырвать из сердца, из головы человека, стереть ластиком, потерять память. Но Вовка въелся в мои мысли и не желает исчезать. Никогда мне не было так горько и так сладко. Ядовито. Садилась в поезд и нашла эту дурацкую бусинку с буквой V. А потом столкнулась с Вовкой около туалета в конце вагона. И он стал, как вкопанный, на меня уставился и я. Как будто я его встречала раньше. Так и застыли. Дураки. Потом Вовка опомнился, сказал:

– Проходи без очереди.

А потом стоял и ждал меня, выяснял как зовут, из какого отряда. Оказалось, что мы из одного. Нашел наше купе. Пришел с черешней и плеером. А следом за Вовкой Пашка с картами пришел. Стали играть, а я “Руки вверх” и “Хай Фай” слушала. Я смотрела на Вовку украдкой. Только познакомились, а как будто всегда знала. И он на меня глядел. Я чувствовала, как горели щёки, когда наши взгляды совпадали. И дышать мне становилось трудно. А Вовка, как будто догадался и открыл окно до половины, сел ко мне близко-близко. Ветер врывался в купе, трепал мои волосы и его длинную, выгоревшую челку, мы смялись, распутывая наши пряли и случайно касались друг друга руками.

Конец ознакомительного фрагмента.