Ради краткости изложения я хочу, безотносительно к одной небольшой неточности, которая заключается в том, что образование, конечно, оказывает влияние на уже сформировавшийся организм языка, а также в том, что последний, еще до того как он обрел это состояние, бесспорно, подвергался влиянию образования, рассмотренные выше части сравнительного языкознания назвать:

изучением организма языков;

изучением языков в состоянии их развития.

Организм языка возникает из присущей человеку способности и потребности говорить: в его формировании участвует весь народ; культура каждого народа зависит от его особых способностей и судьбы, ее основой является большей частью деятельность отдельных личностей, вновь и вновь появляющихся в народе. Организм языка относится к области физиологии интеллектуального человека, культура — к области исторического развития. Анализ организма языка ведет к измерению и проверке области языка и области языковой способности человека; исследование более высокого уровня образования ведет к познанию того, каких вершин человеческих устремлений можно достичь посредством языка. Изучение организма языка требует, насколько это возможно, широких сопоставлений, а проникновение в ход развития культуры — сосредоточения на одном языке, изучения его самых тонких своеобразий — отсюда и широта охвата и глубина исследований. Следовательно, тот, кто действительно хочет сочетать изучение этих обоих разделов языкознания, должен, занимаясь очень многими, различными, а по возможности и всеми языками, всегда исходить из точного знания одного-единственного или немногих языков. Отсутствие такой точности ощутимо сказывается в пробелах никогда» не достигаемой полноты исследований. Проведенное таким образом ^сравнение языков может показать, каким различным образом чело- Век создал язык и какую часть мира мыслей ему удалось перенести в него, как индивидуальность народа влияла на язык и какое об-;ратное влияние оказывал язык на нее. Ибо язык и постигаемые через него цели человека вообще, род человеческий в его поступательном развитии и отдельные народы являются теми четырьмя бъектами, которые в их взаимной связи и должны изучаться в равнительном языкознании.

Я оставляю все, что относится к организму языков, для более обстоятельного труда, который я предпринял на материале американских языков. Языки огромного континента, заселенного и исхоженного массой различных народностей, о связях которого с другими материками мы ничего не можем утверждать, являются благодатным объектом для этого раздела языкознания. Даже если обратиться только к тем языкам, о которых имеются достаточно точные сведения, то обнаруживается, что по крайней мере около 30 из них следует отнести к языкам совершенно неизвестным, которые можно рассматривать именно как столько же новых естественных разновидностей языка, а к этим языкам следует присоединить еще большее количество таких, данные о которых не являются достаточно полными. Поэтому очень важно точно расклассифицировать все эти языки. При таком состоянии языкознания, когда еще недостаточно глубоко исследованы отдельные языки, сравнение целого ряда таких языков может очень мало помочь. Принято считать, что вполне достаточно фиксировать отдельные грамматические своеобразия языка и сопоставлять более или менее обширные ряды слов. Но даже самый примитивный язык — слишком благородное творение природы для того, чтобы подвергать его столь произвольному членению и фрагментарному описанию. Он — живой организм (organischesWesen), и с ним следует обращаться как с таковым. Поэтому основным правилом должно стать изучение каждого отдельного языка в его внутренней целостности и систематизация всех обнаруженных в нем аналогий, с тем чтобы овладеть знаниями способов грамматического соединения мыслей, объемом обозначенных понятий, природой их обозначения, а также постичь тенденцию к развитию и совершенствованию, свойственную в большей или меньшей мере каждому языку. Кроме таких монографий о всех языках в целом, для сравнительного языкознания необходимы также исследования отдельных частей языкового строения, например исследование глагола во всех языках. В таких исследованиях должны быть обнаружены и соединены в одно целое все связующие нити, одни из которых через однородные части всех языков тянутся как бы вширь, а другие, через различные части каждого языка, — как бы вглубь. Тождественность языковой потребности и языковой способности всех народов определяет направление первых, индивидуальность каждого отдельного — последних. Лишь путем изучения такой двоякой связи можно установить, насколько различается человеческий род и какова последовательность образования языка у каждого отдельного народа; оба — и язык вообще и языковой характер народа — проявятся в более ярком свете, если идею языка вообще, реализованную в столь разнообразных индивидуальных формах, поставить в соотношение с характером нации и ее языка, противопоставляя одновременно общее частному. Исчерпывающий ответ на важный вопрос о том, подразделяются ли языки и каким образом по своему внутреннему строению на классы, подобно семействам растений; и как именно, можно получить лишь этим путем. Однако, как бы убедительно ни было все сказанное до сих пор, но без строгой фактической проверки остается лишь догадкой. Наука о языке, о которой здесь идет речь, может опираться только на реальные, а не на односторонние или

fслучайно подобранные факты. Так же, для того чтобы судить о происхождении народов друг от друга на основе их языков, необходимо точно определить принципы все еще недостающего точного анализа языков и диалектов, родство которых доказано исторически. Пока и в этой области исследователи не продвигаются от известного к неизвестному, они остаются на скользком н опасном пути.

Но как бы полно и обстоятельно ни был изучен языковой организм, судить о его функционировании можно только по употреблению (Gebrauch) языка. Все то, что целесообразное употребление языка черпает из понятийной сферы, оказывает на него обратное влияние, обогащая и формируя язык. Поэтому лишь исследования, выполненные на материале развитых языков, обладают исчерпывающей полнотой и пригодны для достижения человеческих целей. Следовательно, здесь находится завершающий этап лингвистики — точка соединения ее с наукой и искусством. Если исследования не проводить подобным образом, не рассматривать различий в языковом организме и тем самым не постигать языковую способность в ее высочайших и многообразнейших применениях, то знание многих языков может быть полезным в лучшем случае для установления общих законов строения языка вообще и для отдельных исторических исследований; оно не без оснований отпугнет разум (Geist) от изучения множества форм и звуков, которые в конечном итоге приводят к одной и той же цели и обозначают одни и те же понятия с помощью различных звучаний. Помимо непосредственного, живого употребления, сохраняет значение исследование лишь тех языков, у которых есть литература, и такое исследование будет находиться в зависимости от учета последней в соответствии с правильно понятыми задачами филологии, поскольку эта последняя противопоставляется общему языкознанию — науке, которая носит такое название потому, что стремится постигнуть язык вообще, а не потому, что желает охватить все языки, к чему ее вынуждает лишь эта задача.

При таком подходе к развитым языкам прежде всего возникает вопрос: способен ли каждый язык постичь всеобщую или какую-либо одну значительную культуру или, быть может, существуют языковые формы, которые неизбежно должны быть разрушены, прежде чем народы окажутся в состоянии достичь посредством речи более высоких целей? Последнее является наиболее вероятным. Язык следует рассматривать, по моему глубокому убеждению, как непосредственно заложенный в человеке, ибо сознательным творением человеческого рассудка язык объяснить невозможно. Мы ничего не достигнем, если при этом отодвинем создание языка на многие тысячелетия назад. Язык невозможно было бы придумать, если бы его тип не был уже заложен в человеческом рассудке. Чтобы человек мог постичь хотя бы одно слою не просто как чувственное побуждение, а как членораздельный звук, обозначающий понятие, весь язык полностью и во всех своих взаимосвязях уже должен быть заложен в нем. В языке нет ничего единичного, каждый отдельный его элемент проявляет себя

лишь как часть целого. Каким бы естественным ни казалось предположение о постепенном образовании языков, они могли возникнуть лишь сразу. Человек является человеком только благодаря языку, а для того чтобы создать язык, он уже должен быть человеком. Когда предполагают, что этот процесс происходил постепенно, последовательно и как бы поочередно, что с каждой новой частью обретенного языка человек все больше становился человеком и, совершенствуясь таким образом, мог снова придумывать новые элементы языка, то упускают из виду нераздельность человеческого сознания и человеческого языка, не понимают природу действия рассудка, необходимого для постижения отдельного слова и вместе с тем достаточного для понимания всего языка. Поэтому язык невозможно представить себе как нечто заранее данное, ибо в таком случае совершенно непостижимо, каким образом человек мог понять эту данность и заставить ее служить себе. Язык с необходимостью возникает из человека, и, конечно, мало-помалу, но так, что его организм не лежит в виде мертвой массы в потемках души, а в качестве закона обусловливает (bedingt) функции мыслительной силы человека; следовательно, первое слово уже предполагает существование всего языка. Если эту ни с чем не сравнимую способность человека попытаться сравнить с чем-либо другим, то придется вспомнить о природном инстинкте (Naturinstinct) животных и назвать язык интеллектуальным инстинктом разума (intellectuel- lenInstinctderVernunft). Как инстинкт животных невозможно объяснить их духовными задатками, так и создание языка нельзя выводить из понятий и мыслительных способностей диких и варварских племен, являющихся его творцами. Поэтому я никогда не мог представить себе, что столь последовательное и в своем многообразии искусное строение языка должно предполагать колоссальные мыслительные усилия и будто бы является доказательством существования ныне исчезнувших культур. Именно из самого первобытного природного состояния может возникнуть такой язык, который сам есть творение природы — природы человеческого разума. Последовательность, единообразие формы даже при сложном строении несут на себе всюду отпечаток творения этой природы, и суть вопроса вовсе не в трудности создания языка. Подлинная трудность создания языка заключается не столько в установлении иерархии бесконечного множества взаимосвязанных отношений, сколько в непостижимой глубине простого действия рассудка, которое необходимо для понимания и порождения языка даже в единичных его элементах. Если это налицо, то само собой приходит и все остальное, этому невозможно научиться, это должно быть изначально присуще человеку. Однако инстинкт человека менее связан, а потому предоставляет больше свободы индивидууму. Поэтому продукт инстинкта разума может достигать разной степени совершенства, тогда как проявление животного инстинкта всегда сохраняет постоянное единообразие, и понятию языка совсем не противоречит то обстоятельство, что некоторые из языков, в том виде, как они дошли до нас, по своему состоянию еще не достигли полного расцвета. Опыт перевода с весьма различных языков, а также использование самого примитивного и неразвитого языка при посвящении в самые тайные религиозные откровения показывают, что, пусть даже с различной степенью удачи, каждая идея может быть выражена в любом языке. Однако это является следствием не только всеобщего родства языков, гибкости понятий и их словесных знаков. Для самих языков и их влияний на народы доказательным является лишь то, что из них естественно следует; не то, что им можно навязать, а то, к чему они сами предрасположены и на что вдохновляют.

14. Причины несовершенства отдельных языков могут быть подробно изучены в исторических исследованиях. Но в связи с этим я хотел бы рассмотреть такой вопрос: может ли какой-нибудь язык достичь завершенности, минуя некоторые средние стадии развития, и именно те, на которых первоначальные способы представления нарушены так, что первичные значения элементов уже больше не уяснимы? Примечательный факт, что характерной особенностью первобытных языков является последовательность, а развитых языков — аномалия во многих частях их строения, так же как и факты, почерпнутые из самой природы вещей, допускают такую вероятность. Господствующим принципом в языке является артикуляция: важное преимущество постоянной и легкой членимости; это в свою очередь предполагает наличие простых и далее нечленимых элементов. Сущность языка состоит в том, чтобы отливать (giessen) в форму мыслей материю мира вещей и явлений. В своем функционировании язык стремится стать формальным, и так как слова замещают предметы, то и словам, как и материи, должна быть придана форма, которой они подчиняются. Но именно первобытные языки нагромождают массы определений в одной слоговой группе, и им явно недостает власти формы. Простой секрет этих языков, который и указывает путь к расшифровке, таков: полностью забыв нашу грамматику, надо прежде всего попытаться выстроить ряды значений. При этом форма понимается мысленно или через само по себе значимое слово, которое и рассматривается как материал. На второй значительной ступени развития материальное (stoffartige) значение приобретает формальное употребление, и таким образом возникают склонение и слова, имеющие грамматическое, то есть формальное значение. Но форма намечается только там, где этого требуют отдельные обстоятельства, связанные с материей и относящиеся к сфере речи, но отнюдь не там, где она формально необходима для соединения представлений. Множественное число мыслится как множественность, но единственное — не обязательно как единичное, а как понятие вообще; глаголы и существительные совпадают в тех случаях, когда лицо или число не обозначаются четко — грамматика еще не управляет языком, а проявляет себя только в необходимых случаях. И только тогда, когда уже ни один элемент не мыслится вне формы, а сам материал в речи становится полностью формой, язык достигает третьей ступени. Однако этой третьей ступени, даже если форма каждого элемента фиксируется слухом, едва ли достигают наиболее развитые языки, хотя, именно на ней и основывается архитектоническая эвритмия в построении периодов. Мне также неизвестен язык, на грамматических формах которого, даже и в их наивысшей завершенности, были бы заметны неизгладимые следы первоначальной слоговой агглютинации. Пока на ранних ступенях развития язык прибегает к описанию и слово еще не является модифицированным (modificirt) в своей простоте, отсутствует легкость членения на элементы, дух (Geist) бывает угнетен тяжеловесностью значений, которыми перегружена каждая частичка, отсутствием чувства формы и не побуждается к формальному мышлению. Человек, близкий к первобытному состоянию, излишне последователен в привычном способе представлений, мыслит каждый предмет и каждое действие со всеми сопутствующими подробностями, переносит все это в язык, и затем, поскольку живое понятие, обретая субстанцию, в нем застывает, оказывается в плену у языка. Скрещивание языков и народов является весьма действенным средством для введения их в определенные рамки и ограничения сферы материально значимого. Новые способы представлений присоединяются к уже существующим, в процессе смешения отдельные племена могут и не знать сложных соединений чужих диалектов и воспринимают их лишь в качестве формул в целом. При возможности выбора неудобное и тяжеловесное исчезает, заменяясь более легким и гибким, и поскольку дух (Geist) и язык уже не с-вязаны только односторонней связью, то дух оказывает более свободное воздействие на язык. Первоначальный организм языка, конечно, разрушается, но вновь появившаяся сила также органична, и, таким образом, процесс не прекращается, а продолжается непрерывно, разрастаясь и становясь многосторонним. И так первобытное состояние древних племен, кажущееся весьма хаотичным и беспорядочным, уже подготовило расцвет речи и пения на многие столетия вперед.

Не будем задерживаться здесь на несовершенстве некоторых языков. Лишь при сопоставлении одинаково совершенных языков или таких, различия которых не могут измеряться лишь степенью совершенства, можно ответить на общий вопрос о том, как все многообразие языков вообще связано с процессом формирования человеческого рода. Не является ли это обстоятельство случайно сопутствующим жизни народов? Нельзя ли им легко и умело воспользоваться? Или оно является необходимым, ничем другим не заменимым средством формирования мира представлений (Ideen- gebiet), ибо к этому, подобно сходящимся лучам, стремятся все языки, и их отношение к миру представлений, являющемуся их общим содержанием, и есть конечная цель наших исследований. Если это содержание независимо от языка или языковое выражение безразлично к этому содержанию, то выявление и изучение различий языков занимает зависимое и подчиненное положение, а в противном случае приобретает непреложное и решающее значение.

Наиболее отчетливо это выявляется при сопоставлении простого слова с простым понятием. Слово еще не исчерпывает языка, хотя является его самой важной частью, так же как индивидуум в живом мире. Безусловно, также далеко не безразлично, использует ли один язык описательные средства там, где другой язык выражает это одним словом; это относится к грамматическим фортам, так как последние при описании выступают по отношению к понятию чистой формой и уже не как модифицированные идеи, а как способы модификации, но это относится и к обозначению понятий. Закон членения неизбежно будет нарушен, если то, что в понятии представляется как единство, не проявляется таковым в выражении, и все живое действие отдельного слова как индивида пропадает для понятия, которому недостает такого выражения. Акту рассудка, в котором создается единство понятия, соответствует единство слова как чувственного знака, и оба единства должны быть в мышлении и через посредство речи как можно более приближены друг к другу. Как мыслительным анализом производится членение и выделение звуков путем артикуляции, так и обратно эта артикуляция должна оказывать расчленяющее и выделяющее действие на материал мысли и, переходя от одного нерасчлененного комплекса к другому, через членение пролагать путь к достижению абсолютного единства.