А вот тут, в Берлине, под самой крышей Дома Карла Либкнехта, где в стекла низких длинных окон бьются сизые и белые голуби, он вдруг заговорил.

— Ты знал Пайю Маргановича? — спросил он меня.

— Маргановича? Постой. — Я мысленно перебрал имена всех знакомых югославских комсомольцев, начиная с Вуйо Вуйовича. Нет, Маргановича не знал.

— Ну, конечно, и не мог знать. Но зато ты должен был знать… — И Славко назвал имя одного замечательного парня.

— Еще бы! Меня познакомил с ним Горкич. Но почему ты его вспомнил?

— Его больше нет. Он убит, — тяжело проговорил Славко.

— Как убит? Я же видел его в Москве. Совсем недавно. В прошлом году.

— Его распяли, как Христа. На каменной стене одиночной камеры.

— Что ты говоришь! — воскликнул я. — Это же фашисты! Так только фашисты могут!

— Палачи Александра. Чему ты удивляешься? Ведь Пайя Марганович был секретарем Центрального Комитета СКОЮ. — И Славко глухим прерывающимся голосом рассказал мне, что происходило в Югославии.

По работе в ИК КИМе я, понятно, знал, что коммунисты Югославии находятся в глубоком подполье. СКОЮ — отряд немногочисленный, но очень боевой — тоже давно уже находился на нелегальном положении.

На конгрессе Коминтерна товарищ Коларов заявил, что Югославия переживает самый глубокий среди балканских государств политический и государственный кризис и ближе всех стоит к катастрофе.

И вот катастрофа разразилась скорее, чем можно было ожидать. Король Александр назначил главою правительства генерала Петро Живковича — руководителя тайной террористической организации сербского офицерства «Белая рука». И главной целью этого бандитского правительства стало физическое уничтожение всех югославских коммунистов и комсомольцев. Тысячи жандармов, шпиков, тайных агентов и провокаторов бросились по следу лучших сынов и дочерей народа, объявленных вне закона.

Славко рассказывал: после того как был арестован и убит секретарь ЦК партии Джуро Джакович (его, вместе с Николой Хечимовичем, полицейские вывезли из Загреба и вблизи Марибора, что возле самой австрийской границы, изрешетили пулями, а потом объявили, что Джакович застрелен при попытке к бегству), руководство партии нашло нужным перебраться в Вену.

А вот ЦК СКОЮ рассудил иначе — в неимоверно трудных условиях оставаться на родине и попытаться организовать молодежь на борьбу с диктатурой. Центром подпольной деятельности комсомола стал Загреб. Молодые революционеры проявляют редкое бесстрашие, — ни один не попадает в руки полиции живым!

— Итак, Даниэль, ты помнишь нашего Пайю. Простой рабочий парень из Воеводины, пекарь, он смертью своею поднялся выше богатырей народного эпоса. Его захватили врасплох, обманом, и подвергли таким изощренным и страшным пыткам, что их хватило бы, чтобы довести до безумия и десятерых крепких людей. Пайя выдержал, не сказал ничего. Вот тогда-то его распяли и умирающего выбросили из окна Загребской тюрьмы. Из тюрьмы до нас дошло прощальное письмо Пайи, написанное на крошечном клочке папиросной бумаги его кровью. Оно было коротко и просто, как и вся его жизнь: «Полиция от меня ничего не узнала и не узнает. Я счастлив, что выдержал пытки. Продолжайте борьбу против диктатуры. Примите коммунистический привет. Ваш Пайя». Эту записку прочел мне Орешки, которого мы выбрали секретарем нашего ЦК. Она стала для нас политическим завещанием и знаменем в борьбе. Жить, как жил Пайя Марганович, и, если понадобится, умереть, как он, — вот слова клятвы, данной каждым югославским комсомольцем! Мио Орешки выполнил эту клятву! Он был настоящим борцом.

— Почему был? — спросил я тревожно. — И кто он, этот Мио Орешки? Я никогда не слышал такого имени.

— До смерти он носил другое. Может, ты и видел его в Москве. Но мертвых можно и нужно называть их настоящими именами! Орешки — хорват. Он был рабочим-строителем. Никогда не стремился играть важную роль. Активист, каких у нас сотни. Но когда его избрали секретарем ЦК, он вдруг проявил удивительные качества характера. Выдержанный, хладнокровный, с исключительным революционным чутьем. Его любили наши ребята и безоговорочно шли за ним, как за старшим братом. А погубил его жалкий провокатор.

Смуглые пальцы Славко скрутили в комок давно потухшую сигарету. Голос его звучал глухо.

— Полиция открыла нелегальную квартиру ЦК. Есть у нас такой городок Самбор. Близко от Загреба. Там, в маленьком доме на самой окраине, наша нелегальная квартира. Ночью этот дом окружили жандармы и полицейские агенты. Сколько их было? Наверное, не меньше полусотни. А в доме было четверо: сам Орешки, его младший брат Славко — связной ЦК, Янко Мишич — оргсекретарь Центрального Комитета и жена Мио, Агата. Она была беременная… Славко заметил жандармов, поднял тревогу. Ребята схватили пистолеты, бросились к окнам и стали стрелять. А в ответ — залпы карабинов и треск ручного пулемета. Полиция трижды предлагала Оршки еи его друзьям сдаться. В ответ — только выстрелы. И так всю ночь. Только на рассвете полиция ворвалась в дом. Все защитники дома были уже мертвы. Все, кроме Агаты. Она, тяжко раненная, пыталась направить дуло пистолета себе в сердце. Но рука так ослабела, что Агата не смогла нажать спуск и стала единственной добычей полицейских.

— Что же будет теперь? Как же вы дальше?..

— Нас около трех тысяч, и каждый готов занять место Маргановича и Орешки, — сказал Славко. — Ну, попрощаемся, Даниэль, мне пора.

Он встал и протянул мне большую загорелую руку с изуродованным указательным пальцем.

— Постой, — сказал я, — Постой, Славко… Давай встретимся еще раз. Ну где? Да хоть здесь же, ладно?

— Не успеем. Я уеду сегодня.

— Туда?

Он молча, сильно пожал мне руку.

Мне хотелось обнять и поцеловать Славко. И он понял. Мы обнялись.