— Что это есть? На стол попадали кошки! — воскликнул он почему-то по-русски, зыркнул глазом в нашу сторону и наклонился, чтобы собрать рассыпанные карандаши.

Мы с Маджи посмотрели друг на друга, не удержались и фыркнули.

— Доброго здоровья! — величественно изрек Лейбрандт и снял со стены черные сатиновые нарукавники.

Через несколько часов моя группа собралась в кабинете Горкича — самой просторной и светлой комнате ИК КИМа.

И первым, кого я увидел, был Морис Жансон. Он сидел возле окна, и широкое лицо его с полузакрытыми глазами являло собой состояние полнейшего покоя и благодушия. Вот ведь чертовщина какая! Мог ли я думать, что Морис вотрется в мою группу! Значит, тщетны мои надежды провести месяц с Маджи, не видя возле нее этого толстого флегматичного парня. Везет же мне, дорогие товарищи, ну прямо как утопленнику.

Видно, мне не удалось скрыть свое разочарование, потому что Милан, метнув в меня синим веселым взглядом, спросил:

— Ты что такой кислый? Заболел?

— Всё в порядке. Абсолютно здоров, — поспешно ответил я.

— Это руководитель вашей группы — Дмитрий Муромцев. Знакомьтесь, товарищи.

Их было десятеро, и в лицо я примерно знал всех.

Чарли. Паренек из Лондона. Кажется, студент. Такой худенький, щуплый. Лицо — треугольник, и задорный хохолок светлых легких волос над чистым лбом. Похож на петушка, всегда готового к драке.

Сверкнули необычайно толстые стекла очков в золотой оправе. Близорукие голубые глаза. Франц из Берлина. Помнится, издательский или редакционный работник.

Второй немец — Пауль. Шахтер из Рура. Синие оспинки угольной пыли, навсегда въевшиеся в подглазья. Твердая, словно из дуба вырубленная, рука. Буркнул: «Пауль, доннер-веттер!»

— Что, что?

— Доннер-веттер! — повторил он.

Так мы его потом и называли: геноссе Доннер-веттер.

Мамуд, по прозвищу Гималайский барс. Очень высокий, смуглый до черноты, с огромнейшими грустными глазами и длинными пальцами скрипача. Сверхзаконспирированный товарищ из какой-то восточной страны. И куда больше смахивает на робкую антилопу, нежели на барса.

Луиджи, комсомолец из Вероны. Его черно-синей вьющейся шевелюре мог бы позавидовать и сам Черня. Не стоит на месте. Оглядывается, улыбается, бурно жестикулирует. Сразу видно — заводной парень.

Самый старший — Бранко. А может, это только так кажется? Очень уж суровое у него лицо. Шрам от левого виска через всю щеку. И очки с черными стеклами. Зачем он их носит? Уж не такое сейчас яркое солнце в Москве. В общем, вид у Бранко весьма зловещий — точно сошел со страниц приключенческого романа.

Китаец назвал себя: «Ваня» и потом — «Миронов». Только получилось у него «Милонов», и он широко улыбнулся и ткнул себя в грудь:

— Я — Шанхай.

Кроме Маргарет была еще одна девушка. Симон. Француженка из Нанта, больше похожая на нашу русскую деваху из черноземной полосы: светлоглазая, скуластенькая, с пышными русыми волосами под беретом.

Ну вот, считая Жансона, и вся наша группа.

Переводчика звали Алешей, и он довольно свободно объяснялся на трех языках: английском, французском и немецком.

Еще один совсем незнакомый мне человек присутствовал в кабинете Горкича. Грузный, лохматый, с выкаченными как у рака глазами. Совсем уж не комсомольского возраста.

— А это товарищ Регус. Ваш комендант, — сказал Горкич.

Довольно загадочная личность из старых политэмигрантов. Я как-то случайно обмолвился и назвал его товарищем Ребусом. Так и пошло: Ребус да Ребус.

Комендант нисколько не обиделся. Приходил ко мне в купе и говорил: «Значит, такой получается ребус, Муромцев: подъезжаем к Кавказской, а Луиджи совсем охрип. Может, выпустим Ваню или Доннер-веттера?»

Но всё это произошло потом, и клички — Гималайский барс, Доннер-веттер, Ребус — утвердились в дни нашего путешествия. Пока же в кабинете Горкича закончилась церемония представления, и Дарси, председатель комиссии связи, произнес речь, в которой призвал всех нас покрепче завязать узел интернациональной комсомольской дружбы.

Регус назвал номер поезда и номер вагона, и мы разошлись, чтобы собраться в дорогу.

— Всё-таки не могла без своего Жансона, — успел я упрекнуть Маргарет.

— Это не будет очень страшно, Митья, — загадочно пообещала она.

«Посмотрим, сказал слепой», — подумал я и отправился оформлять необходимые бумаги.

И вот уже мы в пути.

В распоряжение группы Наркомпуть предоставил отдельный вагон. Желтый. Четырехместные купе с широкими диванами. По-старорежимному — мягкий вагон второго класса. Знай наших! Товарищ Регус позаботился: к вагону прибили небольшую дощечку: «Делегация V конгресса КИМ».

Товарищ Регус старательно нас охраняет: бархатный темно-малиновый его френч топорщится с правого бока. К поясному ремню прицеплен большущий маузер в деревянном чехле. «Учти, Муромцев, поездка ответственная, и нам с тобой надо быть начеку», — внушает он мне, грозно насупив седые брови. Эх, Ребус ты, Ребус, ну какая опасность может сейчас грозить десятку комсомольцев, половина которых боевые подпольщики? Но Регус бдителен, как Робеспьер, и во время остановок поезда раньше всех появляется на площадке вагона, толстый, задыхающийся от астмы, и, нащупывая рукоятку маузера, зорко смотрит по сторонам.