Она ещё не договорила, а ее пальчик с черным свежим маникюром осторожно опускает козырек и пляшет возле губ, поправляя несуществующие подтеки помады. Подхватив сумочку, она замечает мой взгляд. И подмигивает.

– Нет, я не осуждаю, он – секс.

А я пытаюсь подобрать челюсть с тщательно отмытого резинового коврика автомобиля.

– Ты сейчас серьезно? – пытаясь не прожевать эмаль, не знаю, который раз за эти полтора дня выдавливаю из себя я.

– Перестань психовать по любому поводу, – Даша резко дергает ручку своего железного коня и выходит, аккуратно закрыв дверь.

– Ты умеешь думать о чем-нибудь другом? – выбравшись под лучи солнца, пробурчала я. – Если бы я с ним спала, поверь, поняла бы, кто он.

– Ну, вдруг вы еще не дошли до этого этапа, – бросает Даша через плечо.

Бодро цокая вперед каблучками своих лакированных лодочек, Даша старательно делает вид, что не замечает, как я не говорю, знакома ли с ним. Втянув голову в плечи, бодро хромаю следом под палящим солнцем. Ветер терзает раздраженную кожу, сбивает с берез листья и заставляет волосы окончательно превратиться в гнездо. Глядя в блондинистый затылок, пытаюсь убедить себя, что она не спрашивает меня об этом. Какие-то неясные оттенки эмоций проскальзывают в ее голосе, стоит заговорить о Сергее в таком ключе. Давно забытые. Мысль, что проскользнула в голове, заставляет встать на мечте, а глаза округлиться от удивления.

– Подожди, – спрятавшись в тень под козырьком магазина, я хватаю Дашу за руку, вынуждая остановиться, – а ну-ка, посмотри на меня.

Так и есть. Рваными движениями губ Даша растирает помаду по губам, пытаясь скрыть свою обычную нервозность. Но я все равно вижу, что ее рот сейчас слегка перекошен вправо, а глаза прищурены больше, чем обычно. Поперхнувшись, наблюдаю, как наманикюренный пальчик вновь заправляет выбившуюся прядь.

– Значит, ты ревнуешь, – констатирую я, глядя на старательно отводимый взгляд поблескивающих зеленых глаз, – но если не знаешь наверняка, кто он, у вас ничего не было, так?

– Ой, все, – подруга вырывает руку и проникает внутрь охлаждаемого кондиционером тесного помещения магазинчика, – полиграфом к дяде просись, возьмет.

Тогда он точно здорово проколется. Так себе из меня детектор лжи. Прохлада успокаивает раздраженную кожу, и я с удовольствием прикрываю за собой дверь, вновь зацепив колокольчик. Привыкла я уже к таким тесным и каким-то домашним, что ли, помещениям. Тут нет московской суеты, толп народа, а каждого встречного знаешь в лицо. В наши два супермаркета не ходила, хотя они и сюда добрались. Не хватало мне людей, в окружении которых чувствуешь себя как дома. Ощущаешь за них ответственность и поэтому снова находишь силы. Чтобы жить. Бороться. И даже презрительный взгляд единственного посетителя сейчас, Мишки, не портит мне настроения.

– Кузнечик, – выдает он, кивая на Дашку, что тут же фыркает, – познакомишь?

– Как в гости к тебе регулярно бегать перестану, чтобы кулаки свои об жену не чесал, сразу, – усмехн-увшись, я подхожу к прилавку, разглядывая скромный ассортимент.

– Самато давно правильная такая стала? – шипит Мишка, но не приближается. – В дела мои семейные не лезь!

Опасливо оглядываясь, смешно выпятив грудь вперед, делает шаг в сторону, освобождая мне место в очереди, которой нет. Мельком кинув взгляд в окно и убедившись, что никто к магазину не приближается, делаю шаг вперед, одним движением сгребая подвыпившего мужика за грудки. Тельняшка натягивается на когда-то крепких, а сейчас обвисших мышцах, а Мишка, видимо, осмелев из-за присутствия Даши, с тяжелым выдохом замахивается, тут же зашипев от боли в пойманной и вывернутой руке.

– Значит так, рембо, – спокойно говорю я, продолжая кидать взгляд в окно, – еще один фингал у Машки – лес у нас большой, места всем хватит. Понял меня?

– Кузнечик, хорош тебе, – запал мужика пропал, а я с ужасом понимаю, что когда-нибудь могла стать такой же.

Если много пить и гробить себя, постепенно все твои боевые заслуги превратятся в вот это скулящее лицо и слабые дрожащие руки.

– Да не трогаю я ее больше! – видимо, приняв за недоверие мое молчание, скулит Мишка, продолжая морщить покрытое морщинами и пигментными пятнами лицо. – Вот те крест.

Меня парализует. Словно в замедленной съемке, задержав дыхание, вижу, как темные от сигарет пальцы левой свободной руки складываются и накрывают алкаша знаменем. Зашипев от боли, опалившей лицо и грудь, отталкиваю того к двери. Мишка врезается в стекло и проваливается за распахнутую дверь, снова зацепив колокольчик.

– Это тоже, – тихо шепчет Даша, пока я жмурясь, пытаюсь отогнать панику, – я не знала.

– Да, – облизнув губы и поворачиваясь на шум Маринкиных шагов, киваю я, – это тоже.

В такие моменты особенно хочется жаловаться на жизнь. Когда твоим любимым фильмом в детстве был «Блэйд», ты надеешься хотя бы на какие-то откаты за перенесенную боль. Сверхсила, скорость, внушение. Да что угодно. Хоть какой-то плюс. Даже чудо регенерации, проявив себя лишь один раз, больше никогда не появлялось. У меня не было жажды. Именно это док выносил в плюсы. Но… У меня и человеком ее не было, не правда ли? Не сказать, что когда-то я была сильно верующей, нет. Спокойно относилась к религиям и прочему. Но теперь у меня постоянно складывалось ощущение, что даже тот, в кого верят, покинул меня.