— А что изменилось? — робко спрашивает Рита, — Когда?

— Когда Дашка рыдала у меня на груди, стало так больно, будто узел внутри, крепко завязанный, лопнул. Я потом несколько дней ходил, дышать не мог свободно. Мне воздуха не хватало. Я еще не понимал, что Дашка, моя дочь, что ты рядом, но уже ломался весь, рассыпался на осколки. Такая ломка была, что метался из крайности в крайность, то хотел тебя вышвырнуть опять из своей жизни, так как ты делала мне больно, то хотел смотреть на тебя часами и не отпускать. Я был, как собака с костью и сам не ел, и других кусал, кто близко подбирался.

— А сейчас? Что происходит с нами сейчас? — спрашивает Рита и я притягиваю ее к себе, оборачивая в одеяло, словно в кокон. И плевать, что моя задница при этом остается голой, на радость любому, кто войдет в палату.

— Было ничего не понятно, — говорю ей честно, — Я в таком раздрае был, что тушите свет, пока сюда не уехали. Но эти полтора месяца наедине с тобой, эта борьба с болезнью, сняли с меня последние капли сумасшествия. Сейчас, я тебя просто люблю. Можешь мне верить или не верить, можешь обозвать меня тварью, подонком, можешь уйти. Заберешь Дашку, отвернешься, я пойму, мне нет прощения, но любить, ты мне не можешь запретить. Только тебе решать, что с нами будет дальше. Начнешь прогонять, я буду уходить и возвращаться. Никогда не просил у тебя прощения, зная, что простить нельзя, но все же скажу: прости, Рита, за все, что сделал. Это был мой сознательный поступок, о котором я не жалел тогда, но жалею сейчас. Я сделаю все возможное, чтобы помочь тебе справиться с болезнью. Больше всего хочу быть хорошим отцом для Даши, и я хочу, чтобы у нас была семья.

Молчание убивает, я знаю это, как никто другой, и я молчу. Вопрос Артема, а точнее его просьба, застает меня врасплох. Я еще не отошла после нашей стремительной близости, такой нежной и в то же время яркой, полной, сытой. То, что он просит простить, невозможно, никак. Смерть моих родителей висит на нем камнем, заставляя меня отталкивать его, ненавидеть и в то же время я без него не могу. Так бывает, говорят «ненавижу, любя» у меня так. Ненавидеть его намного проще, а вот любить тяжело.

И все равно я люблю, всегда любила, всегда хотела только его. Такого язвительного, резкого, порой злобного, да, любила. После нашей свадебной ночи ненавидела всей душой, когда завывала от горя, когда его дочь рожала — ненавидела. И любила также, с той же силой. Не бывает так, не правильно так, однако есть и с этим нужно жить.

— Я не могу ответить тебе сейчас. Слишком много завязано на тебе и твоей помощи. Мне тяжело будет справляться одной с болезнью и дочерью. Я буду все время думать, с кем останется Дашка, если меня не станет. Одно могу сказать, каким-то непостижимым образом ты любишь свою дочь, а вот предашь ли ее, сломаешь, как меня — этого, я надеюсь, никогда не узнаю. Не могу тебя простить, никак. Ты виноват в смерти моих родителей, все случилось только из-за тебя. Но не мне тебя карать или казнить, на это есть Бог и ему решать, как тебя наказать.

— Понимаю, — Артем прижимает меня к себе, поглаживая голую спину под одеялом, а я млею от этой ласки. Мне так хорошо, уютно с ним.

Пусть горечь в нашей близости присутствует и печаль рвет изнутри, но мы оба нуждаемся в этом. Даже я, особенно я, для которой важно почувствовать себя женщиной, желанной, любимой. И пусть я сомневаюсь в его любви, сомневаюсь в нашем совместном будущем, но лучше я пройду все вместе с ним этот путь, чем останусь одна. Доживать свои дни в одиночестве, лишая дочку отца точно не мой выбор, сколько мне там осталось.

— Мы можем попробовать, — чуть улыбаюсь ему, слегка ерзая по его голому телу, чувствую, как он вздрагивает и моментально возбуждается. Сжимает мою маленькую попку, прижимая сильнее к себе.

— Я согласен, особенно, если пробовать будем часто, — хрипло отвечает Артем, мягко перекатывая меня на спину и нависая сверху.

Медленно входит, заставляя меня закусить губу и закрыть глаза. Двигается, покрывая поцелуями щеки, шею, грудь. Мне это кажется естественным, необходимым и настолько возбуждает, что выгибаюсь ему навстречу, раскрываясь еще больше.

— Я тебя люблю, — сдавленно стонет Артем, когда я соскальзываю в самую глубокую воронку, содрогаясь всем телом. Не могу ему ничего ответить, так как забываю в этот момент свое имя, в безмолвном крике открыв рот. Настолько мощно меня закручивает в оргазме, что теряюсь, ощущая лишь его, только его в себе.

Утром просыпаюсь от того, что в палату тихо входит медсестра, чтобы поставить мне систему. Осторожно протягиваю ей руку с катетером, освобождаясь от тяжелой руки Артема на моей голой груди.

— Мадам Рита, молодец, — лукаво подмигивает пожилая женщина, пока подключает лекарство. Я чувствую, как заливает жаром щеки и смущенно улыбаюсь, — Мистер Артем, гуд, — поднимает она большой палец вверх, чем смущает еще сильнее.

Затем она уходит, а Артем снова сгребает меня к себе, стараясь не задеть тонкую трубочку.

— Сегодня химия? — спрашивает меня, слегка покусывая за мочку уха, что снова возбуждает, заставляя дышать через раз.

— Да, последняя, — обреченно говорю ему, прижимаясь спиной и попкой.