— Упрямый, тебе сидеть нельзя! — Хельга поддержала его, стараясь не дотрагиваться до спины. Эрик и сам сейчас почувствовал слабый запах лекарств и что-то лишнее на спине — то ли мазь, то ли повязки.

— Лекарь намазал спину, но все равно будет сильно болеть. Скорее всего, шрамы останутся, потом придется сводить. Я постаралась в это раз, — Хельга говорила без выражения, просто перечисляла сухие факты, словно ее удостоила приема госпожа Первого Дома, которая эмоции вообще не показывала и не признавала.

— Почему? — только и спросил он.

— Потому, что я не сдержалась. Я позвоню твоей маме, или, если хочешь, сама тебя отвезу. Все равно она мне многое скажет, и будет права…

— Не надо, сейчас ничего ей не говорите! — внезапно ожил Эрик. — Не хочу, чтобы она волновалась, и не хочу, чтобы вы ссорились из-за меня, — он все еще пытался найти какой-нибудь компромисс.

— Женщина должна отвечать за свои поступки, слышал об этом? — Хельга все-таки взъерошила темные волосы, понимая, что дотрагивается до него в последний раз. Как она будет теперь от него отвыкать?

— А сейчас ложись, ты сидя спину нагружаешь, больно же!

Эрик, который не хотел признаваться, что терпит из последних сил, облегченно опустился на кровать.

— Может… — снова попытался он сказать.

— Нет, малыш, ничего уже не может быть. — Ей так хотелось поверить, что это случайность, что больше никогда не повторится. Эрик не будет жаловаться, спина у него заживет… Что поражало, так это то, что Эрик ее ни в чем не обвинял. Понятно, когда молчат наложники, только благодарят за то, что время на их воспитание потратили; да даже большинство мужей молча терпят; но у них у всех другое воспитание, и идти им некуда.

Эрик у нее всегда был на особом положении, и она честно отпустила бы его домой сразу же, как только попросил бы. А вот ведь… терпит, и молчит, и ее пытается оправдать, кажется. С земными мужчинами такой, как он, никогда не сравнится. Как жаль отпускать, но, может, все-таки на Земле ему надо жить? Не видела она будущего для него ни с одной уроженкой Венги. Конечно, может найтись девчонка какая-нибудь из прогрессивных, следующих новым модным веяниям, что мужчины тоже люди, имеют право голоса… Вот только при мысли об этой гипотетической девчонке, с которой ему было бы хорошо, захотелось или разбить что-нибудь, или заплакать. Кажется, она столько не плакала последние лет десять…

На следующее утро к Эрику заглянул Эйс.

— Все-таки возвращаешься, да? — расстроенно уточнил он.

— Ну, как видишь. Жаль, я привык к вашему дому, и даже к гарему. Но, видно, какой-то я неправильный.

— Мне тоже жаль. Я вначале думал, что новенький будет моим личным кошмаром, а теперь тоже привык к тебе. От кого я еще такие истории услышу! Наверное, и я виноват — чему-то не научил, не предупредил.

— Вот ты точно ни в чем не виноват! Больше, чем ты, со мной только отец и второй мамин муж возились.

Хельга никому не признавалась, но ей было страшно увидеться с матерью Эрика. А самым страшным было то, что все, что бы ни сказала Анита, было ею заслужено. Она всегда гордилась своим хладнокровием, но в нужный момент никто не остановил — и теперь любая мать могла бы обвинить ее в жестокости, даже та, которая просто продавала сына и умывала на этом руки. Что уж говорить о той, которая сына обожала не меньше, чем дочь!

Но мальчишка… хотя ей уже не хотелось называть его мальчишкой, незаметно он стал взрослым мужчиной. Сильный, с характером, который проявлялся все отчетливее. Вот это сочетание привычной венговской уступчивости и какого-то стального стержня ее сразу и привлекло, и отпускать не собиралось.

Она собиралась с духом, чтобы рассказать хозяйке дома все, как было, и пообещать любое искупление — и деньги, и извинения, когда Эрик вышел вперед, распахнул двери в покои своей матери, и вошел первым, придерживая дверь перед Хельгой.

На его счастье, Анита была одна, хотя вряд ли его бы сейчас такие мелочи остановили.

— Мама, я вернулся. Много разного у нас случилось, но ничего страшного. Давай, ты меня потом выслушаешь… а госпожа Хельга, что бы она ни говорила, ни в чем не виновата.

Анита обняла своего старшего, удивленно проговорив:

— Если ты всегда так себя вел, то у вас было весело.

— Весело — не то слово, — непочтительно хмыкнул сын. — Я провожу госпожу Хельгу, хорошо? А потом все объясню.

Они уже вышли из дома, и наконец гостья не выдержала:

— Ты не дал мне ни слова сказать! — Хельга не знала, смеяться ей или возмущаться.

— Да, чтобы вы ничего лишнего не сказали. Простите, но… давайте, с мамой вы поговорите потом, когда успокоитесь?