Вот так Елена обосновалась в его квартире. Честно говоря, он понятия не имел, что делать с ней дальше. Постоянно проживающая домработница была ему не особенно нужна, а вечно опекать постороннюю девицу не хотелось тоже. Про себя Тагильцев решил, что даст Елене время отдышаться, прийти в себя, а затем постарается сплавить ее куда-нибудь – найти отдельное жилье и постоянную работу. Но жизнь решила иначе.

Уже через два дня его новая домработница попросила часть своей зарплаты авансом, объясняя, что все ее вещи остались у Рафика, и ей даже переодеться не во что.

– Конечно! – смутился Александр. – Я не подумал, извини.

В тот же вечер, вернувшись с заседания суда, он обнаружил Елену, лежащую на полу в гостиной и с безумной улыбкой смотрящую в потолок. На сгибе ее локтя краснел свежий укол.

– Тааак, – медленно произнес Тагильцев. – Поднимайся! – он дернул ее за руку, заставляя встать.

Голова Елены беспомощно мотнулась, взлетели и опали бледно-серебристые волосы, клацнули зубы.

– Не выгоняй меня! Пожалуйста! – заныла она, с трудом ворочая заплетающимся языком. – Я больше не буду. Правда…

Она сползла на пол и уцепилась за его ногу.

– Вставай! – снова прикрикнул он, дергая ее вверх. – Поехали!

Лена отчаянно завизжала:

– Я не пойду! Не хочу!!! Я не хочу опять на улицу! Ну прости меня, прости, пожалуйста!

Он схватил ее за шкирку, как котенка, и встряхнул, чтобы она пришла в себя.

– Я не выгоняю тебя на улицу, – стараясь говорить, как можно медленнее и доходчивее, объяснил он.

– А… куда? – испуганно спросила она. – Куда мы поедем?

– В больницу!

Он навещал ее в частной загородной больнице не каждый день, конечно, но, как только удавалось выкроить время. Поначалу девушка была заторможенной, вялой, все время засыпала, а иногда впадала в приступы беспричинного раздражения. Постепенно же становилась все более спокойной, уверенной в себе, уравновешенной. На его удивление оказалось, что никаких сопутствующих болезней у нее нет, только устойчивая наркозависимость, от которой врачи обещали избавить ее за несколько месяцев, конечно, если у самой пациентки будет горячее желание «завязать».

Тагильцев не желал признаваться самому себе, как сладко вздрагивает его сердце, когда он приходит к ней и видит, как искренне она рада ему. Лицо ее словно расцветало, и в прозрачных глазах расплескивались солнечные искры.

– А я вчера тебя ждала, – говорила она. – Так расстроилась, когда поняла, что уже не придешь.

Он с удивлением обнаруживал, что Елена совсем не глупа, что она тонко чувствует окружающих и подмечает интересные детали в поведении других людей. Разговаривая с ней, он все больше увлекался ею – порывистой, иногда взбалмошной, по-детски суеверной. И в то же время искренней, непосредственной, как будто бы все то – грубое, наносное, что было в ней раньше, теперь слетело, и она осталась такой, какой была когда-то в детстве – наивной, открытой, смотрящей на мир огромными удивляющимися всему глазами.

Больничный сад, куда ее выпускали погулять, пестрел майскими цветами. Воздух, густой и сладкий, как патока, цеплялся за кисти сирени и жасмина. Небо становилось сиреневым, сгущались сумерки, делающие все вокруг мягче, пластичнее. Между деревьями залегали глубокие тени. А они все сидели на скамейке, разговаривали.

– Ты знаешь, – говорила Елена. – Это ведь неправда, что у меня не было другого выбора. Да, обстоятельства, мать-наркоманка, нищета – это все верно. Но я могла бы бороться, сопротивляться. Просто… Просто меня как будто давило что-то, заставляло выбирать самое худшее. Как будто кто-то считал, что, чем быстрее все закончится, тем лучше.

– Тяга к саморазрушению, – сдержанно отвечал он. – Это какой-то психологический феномен…

– Нет, – отчаянно качала головой она. – Это не то. Понимаешь, это было не внутри меня, а – снаружи. Я сама не понимаю. А может, меня кто-то сглазил? – в зрачках ее дрожали оранжевые искры от загоревшихся в саду фонарей.

Он усмехался:

– Такого не бывает. Ты просто жила в нечеловеческих условиях, и некому было тебе помочь. Теперь все будет по-другому! Не бойся!

Однажды она спросила, не решаясь поднять на него глаза:

– Саша, я ведь никогда не спрашивала… А у тебя есть кто-нибудь? Ну, там подруга, невеста?

– Нет. – покачал головой он. – Никого нет. А что?

– Просто… – она смешалась. – Просто, мне кажется, если бы она была, я бы ее придушила.

– Почему? – усмехнулся он.

Она подняла голову, обожгла его глазами:

– А ты не понимаешь?

В тот вечер он впервые поцеловал ее. Накрыл ее губы – прохладные, нежные, трепещущие, – своими. Погрузил руки в ее мягкие, невесомые, струящиеся между пальцев волосы. Он испугался собственных непонятных чувств, прижал Елену крепче, как будто обещая, что не отдаст ее никому. Она обвила его тоненькими руками, прижалась лбом к его щеке и застыла – он чувствовал лишь, как бьется, словно птица в силке, ее сердце – прямо у его груди.