Я нахмурилась и опустила голову, раздираемая противоречивыми эмоциями, с одной стороны, если ко мне выйдет такой офигенный, здоровенный, лохматый волк, все в осадок выпадут, и потом всю жизнь будут говорить, что я долго не могла провести Призыв, но они-то знали, что это просто мое время еще не пришло, а когда придет, то я получу самого лучшего фамильяра, они предвидели, они всегда в меня верили. А с другой стороны — это обман, и если он вскроется, меня ждет такое общественное порицание, что то, что есть сейчас, ерундой покажется. Но мой офигенный куратор смотрел на меня своими волчьими глазами, и я уже видела, как ухожу с площади, положив руку на загривок красавчика-волка, мое голубое платье будет отлично смотреться рядом с его серо-черной шерстью, все будут в шоке, и никто больше не будет меня дразнить…

Со стороны сцены раздался медоточивый голос Асани, одной из моих псевдоподруг, которые со мной как бы дружили, хотя я знала, что на самом деле они хотели подмазаться к папе, я когда-то подслушала их разговор случайно, и все поняла. После этого я стала гулять с ними реже, а они прекрасно гуляли без меня, только меня и обсуждая — это я тоже подслушала. И лицо у меня в пятнах, и волосы у меня торчат, и ростом я мелкая, и призвать никого не могу, и магия у меня не получается, дал же Великий Создатель такую силищу такой бестолковой мне, какая печаль.

Асани была старше предыдущих выступающих, она должна была призывать фамильяра еще давно, но у нее каждый раз не получалось — то уезжала, то заболела. Она меня раздражала просто ужасно, потому что постоянно выделывалась и изображала из себя святого ангела, даже голос специально делала тихим и певучим, и улыбалась как ребенок, специально, я видела, как она эту улыбку перед зеркалом репетирует. Перед взрослыми она постоянно разыгрывала спектакль одного актера, прикидываясь милой, доброй и туповатой, а перед ровесниками выставляла себя пипец какой умной, как будто знает все на свете, но если вывести ее на дискуссию, то оказывалось, что все знания у нее поверхностные и доказать она ничего не может, еще и присочинить любит, но она это до упора отрицала, а когда заканчивались аргументы, делала загадочный вид, как будто спорить по таким мелочам ниже ее достоинства. Еще она рисовала, посредственно, но много, и писала стихи, и не уставала всем об этом сообщать, как будто это суперважная информация, на любом мероприятии она выступала со своими стихами. Дочери заместителя главы Грани никто не отказывал в двух минутах сцены, так что она влезала на любой праздник, от выставки гигантских тыкв до научной конференции.

Со стороны сцены донесся сюсюкающий детский голос Асани:

— Можно, я прочитаю стих? Я написала специально для этого дня, это для меня очень важно, — и придыхание, как будто она помрет прямо там, если ей отказать. И голос папы:

— Конечно, Асани, прошу.

Пошуршала бумага, и она стала читать:

В этот очень важный день

Мне писать стихи не лень,

Потому что очень важно

Мне призвать тебя отважно.

Фамильяр мой дорогой,

Приходи ко мне любой

Я же очень жду тебя

Это важно для меня.

— Спасибо большое, — прошептала Асани, площадь вяло зааплодировала — почти все эльфы писали стихи, и умели отличать хорошие стихи от плохих, но не оказать уважения дочери Асаниного папы было неудобно.

Я посмотрела на своего куратора, который с недоумевающим видом тер затылок, потом посмотрел на меня и сделал глаза как у той совы, которая угу. Я захихикала, закрывая рот ладонью, развела руками:

— Ну бывает, среди эльфов тоже встречаются бездари.

— Но нормальные люди это скрывают, — прошептал он, я еще раз развела руками.

Асани запела, сначала своим детским шепотом, потом нормальным голосом — профукать Призыв из-за желания не выходить из образа она не хотела, она не такая дура, как хочет показать. Я знала, что я следующая, поэтому молча взяла куратора за рукав, и нога за ногу поплелась в сторону площади. Мы как раз успели подойти к тому моменту, когда к Асани на ладонь села птица, все ахнули — такие птицы редко отзывались на призыв, это повод для зависти. Золотистая с красными украшениями на грудке, хвосте, кончиках крыльев и хохолке, с черными щечками, умными глазками-бусинками, длинным хвостом. Птичка внимательно смотрела на поющую Асани, та закончила песню и поцеловала птицу, вся площадь слюнями изошла от умиления, зааплодировала. Папа стал ее поздравлять, даже погладил по руке, меня он никогда не гладил.

— Какая удивительная у тебя птица, Асани. Ты знаешь, как она называется?

— Золотая соловка, — чуть не плача от счастья, пролепетала Асани, — я именно ее звала, я знала, что она придет, мы с ней так подходим друг другу… Спой, — она подняла птицу повыше и птица запела, офигенно запела, с соловьиными переливами и звонкостью весеннего ручья. Папа посмотрел на часы и мягко сказал:

— Очень красиво, Асани. Она теперь будет петь тебе каждый день, а у нас остался еще один Призыв, скоро солнце сядет, мы должны поторопиться.

— Да, я понимаю, — пролепетала Асани в микрофон, — я желаю Улли наконец призвать себе фамильяра, она так старается каждый раз, должно же у нее наконец получиться.

Площадь молчала, соседи стали поворачиваться в мою сторону, я смотрела на Асани и испытывала большое желание ей врезать микрофоном, ужасно неприличное для эльфа желание. Ее птица поймала мой взгляд, сфальшивила, икнула и заткнулась, я ее тоже узнала — это она пила тогда из моей единорожьей поилки, птицы пересекали овраг легко, им не нужно было туда спускаться.