Молодой художник Иван Федоров после окончания академии в Санкт-Петербурге не может найти работу. В странных обстоятельствах он вдруг становится подозреваемым в убийстве. Его спасает Данила Соколик, самопровозглашенный искатель истины, который раскрывает преступление, «козлом отпущения» в котором должен был стать Иван.
Я приехал в Петербург из деревни с намерением стать художником. Название моего родного места упоминать не буду – едва ли кто из вас о нем слышал. Амбиции у меня тогда были большие, как и полагается всем, кто страдает юношеским максимализмом. Впрочем, они подкреплялись тем фактом, что мне удалось попасть на бесплатное место в Высшей школе народных искусств. С мольбертом под мышкой и красками наизготовку я бегал на пары в здание школы на канале Грибоедова. Я писал все, что придет в голову – людей, объекты, петербургскую архитектуру. Мой куратор пересматривал мои работы, а после с раздражением бросал очки в сторону и говорил: «Федоров, сконцентрируйся на чем-то одном». Но тут я был бессилен: я чувствовал желание рисовать, огонь творчества пылал внутри, но вот что конкретно изображать – было неясно.
Как-то преподаватель по живописи сказал мне: «Пиши репродукции». Он сам как раз этим занимался, и, надо сказать, у него прекрасно получалось. На углу Невского и Рубинштейна он имел магазинчик, где продавал копии известных картин. Подпитываемый жаром идеализма, я отверг идею копирования и хотел рисовать что-либо оригинальное, что-то свое. В конце концов, рассудил я, художник пишет не ради денег, художник пишет, чтобы остаться в памяти потомков.
Выставки с моим творческим винегретом в Союзе Художников Санкт-Петербурга принимать отказались. Я пытался податься на аукционы, в том числе в интернете. Интереса не было. Одну из работ я считал венцом своего творчества: это было изображеие Казанского собора в грозу, где маршал Кутузов был изображен противостоящим натиску стихии. К работе был один комментарий на онлайн-аукционе: «Неплохо». Но больше я ничего не получил. В поисках средств к существованию я даже пытался, заглушив свою совесть, рисовать репродукции известных картин. Но выходило у меня гаденько, ни в какое сравнение с преподавателем живописи эти поделки не шли. Про себя знал, что не хочу этим заниматься, вот рука и выдавала безжизненные контуры.
В июне деньги мои совсем закончились, даже те, что удалось занять у друзей. Я начал голодать – как творчески, так и физически. Возвратиться в родную деревню означало признать поражение. Голодная смерть казалась в тот момент даже лучшей альтернативой, чем явление перед родными без каких-либо свершений в жизни. Неожиданно в один из дней, когда я всерьез раздумывал бросить с концами стезю художника и податься в курьеры или продавцы, мне позвонили.
– Иван? Иван Федоров? – поинтересовался мужской голос на том конце.
– Да. А кто спрашивает?
Это не был голос преподавателя, так что я подумал о телефонной рекламе.
– Меня зовут Марат Суслов, – представился говоривший, – Я представляю управление культуры Санкт-Петербурга. Я слышал, что вы недавно выпустились из ВШНИ, и сейчас ищете работу?
– Ну да, ищу, – протянул я. Неужели он собирался мне что-то предложить?
– Мы проводим бесплатные экскурсии для населения. «Петербург для народа», может слышали?
Нет, я не слышал.
– Ну неважно. Показываем людям разные исторические места Санкт-Петербурга. Обычно мы также приглашаем и художников. Люди иногда хотят заказать свои портреты прямо на месте. Мне вас порекомендовал ваш преподаватель. Как у вас с рисованием портретов, Иван?
С портретами у меня было слабо, и я честно это сказал. Подумалось странным, что меня могли рекомендовать как портретиста.
– В этом нет ничего страшного, я вас представлю как выпускника. Да мы много за портреты и не просим. Все, что вы сможете заработать после экскурсии – ваше.
Он предлагал мне работу! В глубине души я возликовал. Спросил, где будет происходить экскурсия.
– Толстовский дом на Фонтанке. Знаете?
Знал ли я?! Я много раз проходил мимо этого монументального образца северного модерна, не отрывая от него восхищенного взгляда. Такое величие! Такой великолепный архитектурный замысел! Это был шедевр дореволюционного зодчества Петербурга, и я втайне мечтал снять там когда-нибудь квартиру. Конечно, всего этого я Суслову не поведал, ответил лишь: «Да, знаю».
И вот в назначенный день с мольбертом и инструментами наперевес я чуть не бежал по набережной Фонтанки к дому красавцу. Я был вне себя от радости, даром, что днем ранее чуть не падал в обморок от голода. Голову мою занимала одна мысль: я смогу посмотреть легендарный дом изнутри! Конечно же, я пришел раньше всех и в ожидании группы жадно глазел за решетку на массивные фонари, свисавшие с каменных арок. Здесь снимали «Шерлока Холмса», «Зимнюю вишню» и другие знаковые фильмы. И вот, и вот…
– Парень, ты на экскурсию? – пробасил кто-то позади меня.
Я быстро обернулся. За мной стоял настоящий человек-глыба. Он заслонял собой все небо, хотя его фигуру нельзя было назвать статной. Квадратное тело было облачено в спортивный костюм с накидкой, короткие шорты едва налезали на массивные дубы-ноги, а обут он был в банальные шлепанцы. Круглое лицо его напоминало огромный медный шар – так гладко была выбрита его голова. Глаза под белобрысым ежиком скрывали черные очки. Несмотря на нескладный вид, от него исходила сильная энергетика. Мне подумалось, что он управляющий в какой-то крупной фирме.
– Так да или нет? Че молчишь-то? – повторил он.
– На экскурсию, – кивнул я.
Его ладони обращали на себя внимание. А точнее, ладонь правой руки. Большой палец на ней отсутствовал, а обрубок был плотно замотан бинтами. Те были хорошенько пропитаны кровью и, казалось, вот-вот отойдут.
– Как это вас так угораздило? – спросил я, глядя на бинты.
– Как-как, да на стройке, – огрызнулся он, – Болгаркой отхреначило.
Будто с досады от своей увечности – либо что я обратил на это внимание – он запустил руки в карманы и стал вальяжно, расставляя огромные ноги, расхаживать взад-вперед по тротуару. Мимо шли люди, но он их словно не замечал, иногда шел прямо на них. До чего же странный был персонаж! Впрочем, это было только начало того поистине безумного дня.