Голос Эмилии впервые звучит печально. И очень устало, да. Медленно оборачиваюсь. Ловлю взгляд рыжей. Между ними с Миланой какой-то год разницы, а в жизненном опыте, насколько я могу судить, пропасть. Тошно-то как…

– Почему ты на меня так смотришь? – повторяю свой вопрос.

– Жаль вас. Нелегко вам, наверно, по жизни.

– Себя пожалей, болезная, – тихо закипаю. – Бери, вон, ручку, бумажку, пиши, что надо. И я пойду.

– А вы правда все-все можете?

– Говори. Сколько?

– Да нет, – отмахивается, – вы не так поняли. Мне нужно телефонный номер восстановить. Мой телефон по дороге раскатало вместе с симкой. А к ней все привязано. Сами знаете, как оно.

– Пиши номер. – Киваю. – Что-нибудь еще?

– Да. Со мной была сумка с вещами. Можно ее вернуть? Это очень важно.

– Она у ментов. Вернут. Не переживай.

– Супер.

– И что? Никаких других пожеланий не будет?

Рыжая качает головой. Наш разговор ее утомил. Язвить мне и дальше у нее попросту нет сил. Как и выпрашивать компенсацию.

– Только это, – облизывает запекшиеся губы. – Лечение, вы сказали, оплатите.

– Да. Все, что нужно. Об этом не беспокойся.

– Спасибо.

За что, блядь? Никакого удовлетворения я не ощущаю. Хотя, помнится, психолог, к которому я как-то раз обращался, заверял, будто помощь нуждающимся – лучший способ, чтобы почувствовать себя лучше. По факту выходит, что помог я как-то хреново. Просто разгреб проблемы, которые сам же, пусть чужими руками, и создал.

Девчонка вообще уже еле сидит. И от этого еще более херово. Такая муть в душе поднялась. Хлопаю по карманам в поисках визитки.

– Вот. Это прямой номер.

– А?

Говорю же. Совсем рыжая поплыла.

– По этому номеру отвечу сразу я, – терпеливо ей разъясняю. – Не секретари или замы. Поняла? Если вдруг что-то понадобится – звони.

– Спасибо.

Что на это сказать? Нечего. Я лишь отрывисто киваю и ухожу, смерив напоследок полным ненависти взглядом ее халат.

Сбегая по лестнице, набираю Мохова:

– Витя, ты говорил, что при девке была сумка. Свяжись с ментами. Пусть привезут. Какого черта она еще у них?

– Эм… – не сразу включается Виктор. – А, вы про потерпевшую?

– Потерпевшая – моя дочь. Ты что-то путаешь. Но сумку привезите. А еще позвони Савельеву в МТС. Пусть девочке перевыпустят симку. И купи ей… какой там айфон последний? Сегодня же. Отзвонись, когда все решите.

– В больницу, что ли, отвезти? – тупит Мохов.

– Нет, мне. Все. Работайте. – Отключаюсь и следом набираю Милку.

– Да-а-а, папуль! Я только из деканата вышла, – хвастается моя детка.

– Молодец. Значит, сейчас свободна?

– Ну-у-у как? Мы с одногруппниками хотели посидеть где-нибудь, познакомиться поближе. Первый курс же.

В лицо бьет раскаленный воздух. Осень на носу, а солнце все палит. Лезу в карман за сигаретами и зажигалкой. Курить брошу, когда жизнь поспокойней станет. Достаю одну, с удовольствием затягиваюсь.

– Познакомишься в другой раз. У меня для тебя есть поручение.

– Ну, па-а-ап! Все пойдут. А я что – хуже других?

– Ты поедешь к девочке, которую сбила, Мила. И извинишься.

– Я? А зачем? Менты воду мутят? Все же уже решено…

– Решено, да. А извинишься ты, потому как искренне раскаиваешься. Ты же раскаиваешься, Мила?

– Конечно. Мне очень жаль.

– Вот и славно, расскажешь об этом Эмилии. Постарайся, чтобы прозвучало правдоподобно.

– Я правильно понимаю, что это и всё твое поручение? Почему я не могу поехать к ней, скажем, вечером? – в голосе дочки звучит неприкрытая обида.

– Нет, не всё. Перед тем, как поехать к Эмилии… – затягиваюсь, – вечером, – добавляю издевки голосу, – ты сначала поедешь в торговый центр и купишь ей одежду.

– К-какую одежду? – от изумления Милка запинается.

– Обычную, Милан. Кажется, твой стилист зовет это «базовой капсулой». Она там в халате с чужого плеча сидит. Вещей нет. И некому привезти, сечешь? Купи, я не знаю, спортивный костюм какой-нибудь, в чем спать, футболки, трусы!

– Трусы?! Папа!

– Это меньшее, что ты можешь сделать.

– Да я даже размеров ее не знаю!

– Она худая. Очень. Худее тебя. И выше. Метр восемьдесят три.

– А ты откуда знаешь?

– Из показаний дела, – нещадно вру. – Что еще может понадобиться девочке твоего возраста, у которой ничего не осталось?