В этом время снова раздались несколько мощных взрывов. Когда обстрел затих, он продолжил:

– Когда начался февраль четырнадцатого и начался дикий беспредел, не поддержал Игорь новую власть, ну что-то там ему… короче, попросил он всех, кто может, приехать к нему в Волноваху и вывезти семью куда-нибудь на время. Отозвались двое, а Гера-калмык, да, прекрасной души человек, мы учились в одной группе, предложил свой огромный дом в деревне, прямо так сказать на берегу поймы Волги, возле рыбы и умиротворения.

Прекраснейшее решение, чтобы его семья могла переждать, как нам всем тогда казалось, временное массовое помутнение рассудка, охватившее ни с того ни с сего Украину.

Рация снова включилась, Виталий ответил короткими фразами самым простейшим кодом, означавшим, что у них более-менее все под контролем, БК и медицина трофейная в избытке, но желательная эвакуация тяжелого трехсотого.

Олег повернул к нему голову и, попытавшись улыбнуться в надежде придать своему бледному с огромными темными кругами вокруг глаз хотя бы какую-то бодрость, прошептал:

– Я в норме. Не надо паники.

Виталий кивнул головой, понимая, насколько тяжело сейчас парню и что его слова были адресованы скорее Злате, а не ему, ведь девушка тоже волновалась.

Сложно гражданскому, да сложно любому человеку вдруг оказаться посреди мешанины тел, среди крови, боли и грязи, сложно сразу так переключить свое сознание и восприятие мира с одной, привычной доселе жизни на новую, жуткую, жестокую, кровавую и такую непонятную с обычной точки зрения.

Снова несколько раз обстреляли из минометов, на этот раз как-то дежурно и словно нехотя.

Когда пыль осела, Олег продолжил свой рассказ:

– Я приехал как метеор, лишь наш нижегородский однокашник чуть задержался, да и то, не по своей вине, а по банальнейшей причине жадности местных гаишников, замордовавших его на каком-то диком посту, вытягивая из него деньги.

Семья Игоря была в сборе почти вся. Не было лишь сына, уехавшего на фуре с грузом в Европу.

Игорь сильно растолстел, но был вовсе не жирным увальнем, а скорее стал похожим на большого медведя.

– Привет, брат, – Олег обнял друга, – тебя легче перепрыгнуть, чем обойти. – Пошутил он.

– Да и ты, смотрю, тоже не замариновался, друже.

Сборы проходили в дикой спешке и суете, которую создавали женщины его семьи. Игорю несколько раз приходилось даже ругаться, и их громкие дискуссии были слышны на расстоянии нескольких домов, так что почти вся улица уже была в курсе событий.

Упиралась лишь сноха, она жутко не хотела уезжать, не понимаю всю грядущую опасность и лишь пыталась как-то найти себе повод остаться.

– Папа, – Оксана присела рядом с Игорем, – Я все понимаю, я тоже волнуюсь, но и ты пойми, мне надо написать заявление на отпуск, оформить кучу глупых и ненужных бумажек, – она придумывала на ходу, пытаясь найти повод, чтобы не уезжать и остаться дома. – Надо еще оформить бумаги в детском садике на Марийку, – сноха нарочито старалась называть свою дочь и внучку Игоря украинским манером, и, хотя деду было все равно, он просто любил до беспамятства свою единственную внучку, ведь других детей его сын и Оксана почему-то больше не заводили.

Оксана продолжала гнуть свою линию, выдумывая отговорки на ходу:

– Ну а если в садике вдруг заупрямятся, я сбегаю до врача и просто куплю типа больничного. Ну не хочу я все так бросать все, ведь тут у нас и добро, и хозяйство, и скотинка какая-никакая расплодилась. А если оставим, так соседи в миг растащат, разворую или, прости господи, просто спалят все.

– Хорошо. – Ответил ей Игорь и в этот момент какая-то невидимая грусть на мгновение затенила его разум, словно в солнечный день внезапно появившаяся неизвестно откуда тучка, заслонившая свет. – Мы быстро, маму отвезем с основными вещами и за тобой. Ты уложишься за два-три дня, надеюсь?

– Конечно, папа. – Соврала ему Оксана, которая вовсе не горела желанием уезжать. Она вообще была, если можно так сказать, олицетворением «новой Украины», воспитанная в пространстве недоверия к России, недоверии ко всему прошлому и с привитым чувством обида на «москалей», от которых, почему-то, именно и шли все беды.

Группа из трех машин с прицепами вечером того же дня уехала из Волновахи..

– Не удивительно, – произнесла Злата.

– Вот именно, – согласился Олег.

Виталий снова закурил. Он ведь не курил уже более десяти лет, а вот снова не справился с этой слабостью и, оказавшись на передовой, снова потянулся за сигаретой, предложенной, он уже и не помнил лица того воина, сигаретой. Он прекрасно понимал, что курение не избавит его от проблем, что этот дым не унесет с собой беды, не вылечит раненого, который своими потрескавшимися от запекшейся крови губами пытался сделать свою, возможно, последнюю затяжку в жизни.

Но он закурил. Просто чтобы была у него возможность отвлекаться от жестокости, окружавшей его.

– Когда мы вернулись, – голос Виталия изменился, в нем прибавились нотки злости, выдаваемой хрипотцой, которую легко можно было спутать с последствием простуды или бронхитом курильщика, но это была именно злость. – Так вот. Когда мы вернулись…

Он резко отшвырнул ставшую в этот миг ненавистной ему сигарету.

– Не было уже ничего и…никого. Дом-то стоял, даже ворота и калитка были закрыты. Но какая-то странная до жути тишина висела над ним. Мертвая тишина. Ничего. Тишина. Даже птицы, вроде бы, не чирикали.