— Но все же там у них имеется крыша над головой и кусок хлеба, — попробовал возразить герцог.

Он не понимал, почему ему хочется спорить с нею, хотя в глубине души герцог сознавал ее правоту.

— Человеческому существу, в котором заронена искра божья, мало крыши над головой и жалкой пищи. Мы, люди, нуждаемся в понимании и любви.

— Вот наконец мы вернулись обратно к любви, — с облегчением вздохнул герцог. — Как вы собираетесь одарить любовью всех живущих в этом мире?

— Они сами себя обеспечат любовью, если у них будет на это возможность, — не замедлила с ответом Юдела. — Да будет вам известно, ваша светлость, что семьи по всей стране разрушаются потому, что нет средств, чтобы нормально кормить и содержать жену и детей. А когда кормилец получает увечье на работе или его забирают на войну, то тогда вообще для семьи наступает крах.

Молчание герцога она восприняла как согласие с ее более чем убедительными доводами.

— Я чувствую, что вам понятно, о чем я сейчас говорю. Вы могли бы произнести речь на эту тему в палате лордов и разъяснить власть имущим, что они не имеют никакого представления о том, как живет простой народ.

— А почему вы думаете, что я так уж отличаюсь от этих невежественных власть имущих?

Герцог с трудом обрел свою прежнюю иронию.

— Потому что вы были добры ко мне, ваша светлость. Потому что я уверена, что вы человек добрый по характеру. — Юдела тут же нашлась с ответом. — И потому что я убедилась, что вы умны, и мне нет нужды рассказывать вам о том, что вы и сами видите вокруг себя. Вы не слепой, и то, что творится рядом с вашим уютным, отгороженным от внешнего мира особняком, вряд ли укрылось от зоркого взгляда благородного герцога Освестри.

Герцог перебрал в памяти всех своих знакомых женщин. Ни одной из них, обладающей внешностью, сравнимой с внешностью Юделы, и в голову не могло прийти завести беседу на политические темы, тем более во время интимного ужина.

Опасаясь, что его растерянность отразится на лице, герцог собрал свою волю и заявил неоправданно громким голосом:

— Ваша речь произвела на меня впечатление. Я даже почувствовал себя не в своей тарелке.

— Почему же? — произнесла Юдела, не теряя прежней своей запальчивости.

— Потому что с нас и так уже достаточно крестоносцев, досаждающих правительству и требующих из бюджета денег на социальную помощь, которых у правительства нет.

Вместо ответа Юдела демонстративно перевела взгляд на золотые канделябры, в которых таяли свечи, освещавшие стол, на золотой орнамент севрской посуды и ваз, наполненных мускатным виноградом, сочными персиками и грушами вроде тех, что были поданы ей на завтрак.

Она подумала, хватит ли ей мужества — или задора — вот так, сидя за роскошно накрытым столом, напомнить герцогу, чьим трудом обеспечено его блаженное существование в этом мире.

От прямого упрека она уклонилась, а лишь произнесла с притворной робостью:

— Мне говорили, что принц-регент потратил четверть бюджета королевства на сооружение купальни в Брайтоне и еще четверть собирается ухлопать на охотничий домик под названием Карлтон-хауз.

— Позвольте мне предупредить вас, что выражение «ухлопать» не принадлежит к лексикону дочери лояльного к нашей нынешней власти викария, а тем более оно никак не может сорваться с языка моей так называемой невесты, если мы не хотим вызвать подозрения насчет искренности наших намерений.

— А теперь скажите мне честно, положа руку на сердце, разве вы против того, чтоб наша монархия выглядела достойно перед глазами других европейских властителей и разве наш принц-регент не войдет в историю как щедрый покровитель смелых архитекторов, создатель определенной моды, ну, и как персонаж нескольких фривольных романов, которые будут написаны в будущем нашими потомками?

Юдела была благодарна герцогу хотя бы за то, что он не прервал ее на полуслове, а позволил высказать свою мысль до конца. Ободренная его вежливым вниманием, она продолжила, как бы извиняясь за проявленную ею горячность, неуместную за обеденным столом.

— Я только хотела сказать, что деньги, израсходованные принцем на поддержание престижа королевской семьи, могли бы спасти от голода и унижения тех, кто уже не в состоянии самостоятельно справиться с бедой… Например, помочь солдатам, искалеченным в сражениях во Франции, или морякам, уволенным без всякого пособия после сокращения нашего флота на одну треть.

Как могло это невинное создание догадаться, что именно на эту тему герцог произнес в палате лордов самую темпераментную из своих речей и весьма ею гордился?

Его искренне жгла обида за людей своего поколения, героев битвы при Ватерлоо, победивших величайшего полководца и тирана в современной истории, корсиканское чудовище Наполеона Бонапарта. Как только смолкли торжественные фанфары, армию тотчас распустили, якобы ради экономии государственных средств, причем эта процедура была проделана с неприличной поспешностью. И те, кто так храбро сражался и пролил кровь, мгновенно были забыты.

Но обсуждать подобные проблемы с женщиной, да к тому же еще и хорошенькой, — это герцогу было в диковинку. Предшествующие его пассии интересовались исключительно собственной персоной, а не судьбами каких-то там ветеранов.