Никогда не знал пути далекого Поезд номер семьдесят один: От «Завода Сталина» до «Сокола» Целый день тоннелями ходил. Но однажды что-то перепутали. Кто-то изменил его пути, И помчался новыми маршрутами Поезд номер семьдесят один. Поначалу ничего не выискал. Ничего такого не стряслось. Только меж «Смоленскою» и «Киевской» Он нежданно вылетел на мост. Овладело поездом бессилие. Он был ослеплен и оглушен, А потом увидел что-то синее. Что-то яркое увидел он. Что-то мягко гладило по коже. Он с теплом был вовсе не знаком, Что-то очень на него похожее С грохотом промчалось под мостом, И опять туннели мимо окон Бесконечно длинной чередой… Долго-долго свыкнуться не мог он С этой непроглядной темнотой. И теперь подумывает часто, Что когда на мост он попадет… Въедет, остановится и — баста! Никуда отсюда не уйдет.

Все мы бежали в Америку —

Такое уж это место.

Все отплывают от берега.

Милого берега детства.

Все уплывают за счастьем.

Зачем же охать и ахать?

Нужно уметь прощаться

Так, чтобы не заплакать.

Чтобы не разреветься…

А это не так легко.

Мотеле смотрит на детство

И машет ему рукой.

Бывают же грустные мысли.

Мотеле смотрит и машет.

Оттуда приходят письма.

Которые пишет мамаша.

Все мамы народ упрямый —

Ничем их не изменить.

Все мамы — сплошная мама,

И письма у них одни:

«Здравствуй, родной сыночек!

Почему ты не отвечаешь?

Я очень волнуюсь

И очень

За тобой скучаю.

Не ходи без калош в сырость,

А то заболеешь снова.

Как у тебя с квартирой?

Как у вас кормят в столовой?»

Мама — наивная женщина.

Но и Мотеле не без правил:

И он калоши, конечно.

Где-то в гостях оставил.

Но этим никак не возьмешь его.

Этим его не возьмешь:

В мире столько хорошего.

Что Мотеле не до калош.

Много хорошего, много

На нашей веселой земле.

Но жизнь не гоголь-моголь

И не крем-брюле.

Тревога нагрянет, забота ли,

Хоть пропадай в беде.

Но что вы смеетесь?

Ведь Мотеле

Не кто-нибудь, а студент.

Бывает уж так горько.

Что прямо плачет душа,

А у Мотеле есть поговорка:

Главное — это дышать.

В комнате холодно очень,

В комнате руки мерзнут,

А над экватором ночью

Большие тихие звезды.

Выходит лев на охоту,

Под рыжими лапами шорох.

Мотеле, слышишь. Мотеле,

Дышать — это хорошо.

Ты видел Москву и Киев,

Дыши — и не унывай.

Где-то еще есть такие

Канарские острова.

Как там поют канарейки

В зеленую тишину!

Есть еще в мире реки,

Где Мотеле не тонул.

Все впереди, товарищ.

Главное — не теряться.

И ты отогреваешь

Горячим дыханием пальцы.

Тиканью ходиков в тон

Где-то кукует кукушка,

А уже какой-нибудь сон

Незаметно залез под подушку.

Снег метет за окном.

Пролетает синяя птица.

Мотеле все равно

Что-нибудь да приснится.

И бывают же сны иногда:

Ему даже приснилось как-то.

Что Негус ему передал

Из Абиссинии кактус.

Скажите вы мне на милость:

Снится ему Абиссиния,

И что в него влюбилась

Адисабебская Негусыня.

Но всякое может быть.

Если вы заработали.

Главное — это жить.

Дай твою руку. Мотеле.

1945 Трезор собакой верной был и умной. Имел он свой собачий кругозор. Сказал ему хозяин: — Это — друг мой! Люби его! И полюбил Трезор. Но пролетели дни подобно ветру. Какой-то меж друзьями вспыхнул спор, И приказал хозяин: — Это — недруг, Хватай его! Терзай его, Трезор! Трезору тут бы показать искусство. На друге проявив и злость и прыть. Но он не мог своим собачьим чувствам Вот так молниеносно изменить. И он застыл, не повернув с разбега. Как требует того двадцатый век. Собака друг, конечно, человека. Но все-таки еще не человек. 1959 Сюжет, что всем известен издавна. Мы повторяем неспроста: Иуде деньги были выданы За то, что выдал он Христа. Горят над городом фонарики. Спокоен и нетороплив. Идет домой Иуда, на руки Сребреники получив… Звенят монеты, сердце радуя. Шумят библейские акации… Пришел домой он, а по радио Передают о девальвации. И этим мы сказать хотим. Что с точки зренья современности Иудам больше, чем другим. Страшны переоценки ценностей.