Синяя худая футболка никак не прореагировала на мое замечание про его погоны, которые он (наверняка) когда-то носил, и я продолжал:

– Насос пожарного автомобиля выдает сорок литров в секунду. То есть, ты моргнул, и четыре ведра воды из бочки улетели. А емкость штатной пожарной машины – всего две тонны; пятьдесят секунд работы – и бочка пустая. Тлеющий мусорник можно поливать и поливать и поливать, а если серьезное возгорание, то тут наскоком не получится. Пока одна машина работает, второй расчет ищет в округе гидрант или водоем. А зевакам что? «Ну вот, опять пожарники без воды!».

– Пожарные, а не пожарники, – вставляет военный «прапорщик-есаул».

– Да, я знаю.

– Да, я знаю.

Это мы с худым почти одновременно.

– Ну и? – спрашивает худой.

Где-то на той стороне ставка шевельнулся нетолстый зеленый стебель камыша, и ленивая неохотная «волнушка» (не волна) медленно покатила к нашему берегу.

– Да, так вот, – продолжаю я, – первый мой выезд на серьезный пожар случился чуть не в первую же смену. Горела хата на поселке Энергетиков, и тушили мы ее часа четыре. Нужно ведь не только возгорание ликвидировать, но и конструкцию разобрать, стены разворошить и пролить водой, чтобы ни единого тлеющего уголька не осталось. Чтобы снова не загорелось.

– Ага, «разрушить до основанья»? – кивнул худой.

– Да, – ответил я, – до основания. Вернулись мы в часть после пожара, я закинул рукав в бочку, чтобы вода набиралась, заглянул под капот – всё ли там в порядке, обязательная процедура, и сижу, курю. Подходит Жека Богатырёв, командир отделения со второй машины (в своем районе мы двумя «ходами» ездим), и протягивает мне книгу со словами: «На, держи, ты ведь читать любишь?».

Беру книжку – толстая, «Один в поле воин». Интересная, я такую в юности читал. Впрочем, наверное, как и любой мальчишка, – про разведчиков. А она с угла чуть-чуть подгоревшая, почерневшая.

Спрашиваю у Богатырёва: «Это что?».

«Трофей, – отвечает. – У нас так принято. Ты ж водитель, в «бою» участия не принимаешь, а мы добычей всегда делимся. Так заведено».

Повертел я книгу в руках, гарью воняет.

И у меня в голове мысли: мы только что разворошили, разобрали человеку полдома, и причем почти до фундамента, да еще и его имущества там сгорело на полжизни, а пожарные ЭТО трофеями называют?

Возвращаю я книжку Богатырёву и говорю ему: «Это не трофей, это мародерство».

«Как хочешь», – отвечает Богатырёв и забирает книжку.

– Я за мародерство расстреливал, – снова вставляет военный.

– Прикинь? – оживляется худой и снова легко толкает плечом есаула. – А ещё мне рассказывали, что, войдя в горящую квартиру, пожарники сначала тумбочки и шкафчики шерстят, там, на предмет всяческих ценностей, денег, «рыжья». А тушить? Тушить можно потом…

– Пожарные, а не пожарники, – вставляет военный.

– Да, я знаю, – нетерпеливо отвечает худой в синей футболке и едва не кипятится. – Вы чо, гоните, что ли, мужики?

Он слегка меняет свою позу, чтобы удобнее сесть на деревянной лавочке и чуть-чуть поворачивается к есаулу.

– Давайте начнём с того, что война, любая война, любая (!), – худой поднимает к небу свой тощий палец, – это мародерство, как говорится, уже по умолчанию. Кто-то радуется трофею, который помещается в кармане или в заплечном мешке, а кто-то мародерствует отраслями и территориями. Или вы это серьезно? Игорь? Ты ж полмира изъездил!

– Я за мародерство расстреливал, – снова повторяет своё «прапорщик». – Самое большее, что я позволял забрать у убитого, это оружие и патроны. Ну, может быть, еще деньги – это вопрос выживания. Раньше на войне, ну, в те войны… можно было еще сапоги снять, зимнюю одежду. Вещи нужные, необходимые. Но по карманам лазить?

Худой снова нетерпеливо и повернувшись в мою сторону:

– Вот скажи мне, ты грамотный, если бы Кутузов перед Смоленском не разрешил мародерствовать, жечь хлеба, резать и угонять скот, тогда бы Наполеон не только до Москвы, а до самой Сибири дошёл бы. Разве не так? А эвакуация в Среднюю Азию и на Урал в Отечественную? Наши, да и немцы тоже, да и любые войска, отступая, подрывают мосты, дамбы, переправы…

– Одно дело – жечь за собой мосты и другое дело – мародёрить, – устало отвечает есаул.

– Ага! А как же твой любимый Сталин и его январский приказ от сорок пятого?

– Да, – кивает головой есаул, – этот приказ как раз и запрещал мародерство на территории Германии.

– Ну, конечно, – отвечает с иронией худой. – А ничего, что советским солдатам «для начала» всё позволили? – худой снова поднял вверх свой тонкий палец. – Твой Сталин солдатам (советским солдатам!) Германию отдал на целых три дня! А только потом отдал тот самый январский приказ…

Стриженый приподнял было свою худую ладонь над столом и бессильно опустил ее снова на серо-белую потрескавшуюся столешницу: