Что ему за дело до чужого горя? Зло, которое ему не вредит, стоит ровно столько же, сколько добро, для него бесполезное. Столько же?.. В пятьдесят лет трудно обманывать себя. В пятьдесят лет человек умеет думать. Но о чем думать? Этот листок картона придется отдать. Великое творение не может, не должно остаться неизвестным. Придется отдать, чтобы открыть дверь в мир рыже-зеленых водорослей, мир, вход в ко — торый наглухо закрыт для человека. И не его вина, если в открытую дверь хлынет чужое горе. Да, будут идти ко дну корабли. Будут гибнуть люди. Разве мало горя на земле? Одним горем будет больше…

Он переходит на другую сторону башни. Здесь нет моря… Здесь все просто, привычно. Знакомые звуки гасят неясную тревогу.

Переругиваются у окна трое солдат. Сталкиваясь, стучат игральные кости. И у другого окна тени. Хохочет, повизгивая от притворного возмущения, толстая служанка смотрителя.

Снова щелкают плиты под ногами инженер-генерала. Снова перед ним черный провал моря. А за спиной — Италия…(Зачеркнуто.) Что ж, он отдаст свое открытие Италии. Впрочем, в пятьдесят лет трудно обманывать себя.

«Италия? — он усмехнулся. — Ее нет. Милан против Рима, Рим против Флоренции, Флоренция против Милана… Все против всех. И не Италии — Цезарю нужен маленький лист картона…»

Трижды поднимался по сбитым ступеням смотритель. И трижды возвращался, не смея подойти к сгорбленному человеку в плаще инженер-генерала.

А утром «превосходнейший и избранный приближенный» сошел вниз. В глазах его — безразличных и холодных — не было сомнения. Он решил…»

— Решил?..

Воронов, ходивший по комнате, остановился. Сказал, глядя в бронзовые глаза Леонардо:

— Нет, в ту ночь он ничего не решил. Прошло еще восемь лет, прежде чем он решил.

— Что?

Скомкав, Воронов отбросил пустую папиросную коробку. Голос его прозвучал как-то странно, словно он сам прислушивался к своим словам:

— «Как и почему не пишу я о своем способе оставаться под водой столько времени, сколько можно оставаться без пищи.

Этого не обнародую и не оглашаю я из-за злых людей, которые этот способ использовали бы для убийств на дне моря, проламывая дно кораблей и топя их вместе с находящимися в них людьми…»

Я протянул ему портсигар. Он отрицательно покачал головой, улыбнулся:

— Ради бога, не посчитайте все это абсолютно достоверным. Мысли не восстановить по черепу… Хромого смотрителя и ночь на башне я вообще выдумал. Точнее — так мне представлялось в ту ночь. А вот остальное — правда. В мае тысяча пятьсот второго года Леонардо по поручению Борджиа инспектировал укрепления Пьомбино. Рубен Абгарович Орбели считает, что именно там Леонардо и изобрел водолазный скафандр.

— А эти слова? «Как и почему…»

— Запись сохранилась до наших дней. Это так называемый Лейчейстерский манускрипт. Удивительный документ, не правда ли? Всю жизнь Леонардо стремился покорить море; работами Орбели это доказано абсолютно точно. Всю жизнь! И, наконец, создал скафандр. Кстати, alito — это, скорее всего, сжатый воздух. Не случайно, среди изобретений Леонардо есть прибор для определения плотности воздуха. В современных аквалангах можно пробыть под водой минут сорок. А Леонардо писал: «…столько, сколько можно оставаться без пищи». Представляете? Это была трагедия — отказаться от такого изобретения. И Леонардо отказался! Из-за людей, для людей… Изобретение не попало тем, кто в своих интересах вел кровопролитные войны. Гол спустя Леонардо писал: «Война — сумасброднейшее из безумств человеческих»… Художники считают Леонардо художником, ученые — ученым, инженеры — инженером. А он ни тот, ни другой, ни третий. Точнее — и тот, и другой, и третий, но сверх того, выше того — еще кто-то… Это я и хотел передать… Да вот… Давайте все-таки закурим…

Мы закурили. Попыхивая папиросой, Воронов ходил по комнате.

Я смотрел на Леонардо. Сейчас я уже не думал о том, как скульптору удалось передать сложнейшую гамму чувств. Я не думал и о том, что именно преобладало в этой гамме. Не все ли равно — радость или горе? Не все ли равно — вдохновение, понимание или воля? Как семь цветов спектра, смешавшись, дают белый свет, так и человеческие чувства, слившись, образовали нечто особое, согревшее бронзу своим мягким светом.

Художник, ученый, инженер? Да, конечно. Но сверх того и выше того — Человек.