– Пробуждение самостоятельное, четкая локализация по видам модальностей, а степень сохранности ощущений мы еще выясним. Отсутствие действий в ответ на инструкцию – плохо, но тут смущает её французский. Посмотрим. Завтра подробное аппаратное обследование, и согласна - специальное нейропсихологическое. А дальше по шкале… и согласно результатам. Сами понимаете - с такими сроками выйти по первому варианту – огромное везение и хорошо сделанная работа. Но потери обязательно будут. Что именно? Не берусь пока… - женский голос шелестит тихо и ровно… Женщина не нервничает, не переживает, она просто делает свою работу. Знакомое состояние и слова тоже, но сам смысл их ускользает. Её лицо приближается - круглое, доброе… А где Дешам? Потихоньку, будто из немыслимой глубины всплывают догадки, копошатся какие-то мысли и сразу же уплывают… хочется спать.

– Je vais dormir,** - получается тихо-тихо.

– Поставьте для неё тихую музыку, спокойную классику.

Это я понимаю… согласна… спать.

***

– Машенька, вы очень хорошо справились. Поверьте мне, как специалисту. Ну, а то, что многого не помните… где-то в отделах памяти нарушены нейронные связи. Мы с вами постараемся наладить их, создать новую цепочку. Но глубокой амнезии нет, хорошая устойчивость внимания... а почему вы не хотите общаться с психологом? – мягко и убедительно говорит женщина средних лет, которую я будто бы должна знать.

Но вспомнить не получается, так… что-то смутно. Хочется о многом спросить, многое выяснить и говорить о том, что сейчас болит мне сильнее всего. Но внутри будто оцепенение, неверие, спасительный заслон! Нельзя даже думать – сорвусь, да просто сойду с ума, потому что ничего не понимаю… ничего. То, что здесь и сейчас происходит… я отказываюсь в это верить и по большей части молчу - нельзя… страшно. Страшно до перебоев сердца – стоит только углубиться мыслями, попытаться хоть как-то вникнуть, осознать! Врачами это воспринимается, как одно из последствий. Чего? Комы. Я просто была в коме… Хоть бы скорее он пришел – жду я Шонию, как спасение. С ним хоть как-то цепляюсь сознанием за действительность, его я никогда не забывала – помнила все эти годы.

– А Шония…? – снова спрашиваю я.

– Он не может находиться при вас неотлучно, Машенька. Работает… Но как я вас понимаю! Удивительный мужчина.

– Да… он - от Бога. Я подожду.

Не хочу верить, что жизнь во Франции была продуктом больного воображения, коматозным сном. Но и мне никто не поверит, что она была на самом деле – это понятно. А больше говорить не о чем – у меня больше ничего нет. И, кроме того, что сама речь замедлена, плохо слушается язык. Непонятно, как объяснить еще и то, что мне приходится подбирать слова перевода – думаю я на французском. Расхожие фразы даются легко, а вот подробно, правильно выразить мысль просто невероятно сложно – я не справляюсь с речевыми оборотами, путаюсь, умолкаю…

Меня успокаивают, объяснив, что все дело в скорости передачи нейронных сигналов – где-то нарушена или просто прорежена цепочка, и что всё у нас – лучше некуда, потому что я слышу, вижу и ясно мыслю. Даже самостоятельно передвигаюсь, хотя и медленно. ЛФК, упражнения по восстановлению речи и мелкой моторики, массаж и щадящая диета – всё тут для меня, все, чтобы вернуть к полноценной жизни. Мне её твердо обещают.

А я живу в чужом, незнакомом, враждебном мире. Беспокоит не собственное состояние… нет, мучает только одно – как там без меня Франсуа?! И за Дешама страшно – он так кричал тогда... Нет покоя душе, поэтому и сон – дрянь. По полночи стою у окна, а за ним деревья, но не такие, не те!

Память возвращается, но медленно – тускло, серо, неинтересно. Я и правда когда-то жила здесь, но музыка и Шония – это всё, что я в состоянии принять для себя безусловно. Этот мужчина - якорь, который держит и не даёт мне скатиться во что-то страшное. Может и в настоящее сумасшествие. И вспомнила я его сразу же, особенно - голос. А еще он привычно целует мне руку и это странным образом успокаивает.

И только в прямой связи с ним всплывает со дна памяти куча всего – названия медицинской аппаратуры, термины, порядок проведения операций, лица ребят… да – Вера, Стас… Шония для меня крепкая ниточка, связывающая с этим миром, слабенькая надежда на то, что будет время прийти в себя и разумно во всем разобраться, не скатившись до этого в свой персональный ад. По факту, он здесь единственный близкий для меня человек.

– Маня, ты отказываешься их вспоминать? – сел он тогда возле меня, - а меня помнишь? Улыбаешься?

И замолчал, давая мне время. Только смотрел так… Странное это было выражение лица, блаженное какое-то, или благостное – будто светился изнутри. Это трудно объяснить и еще труднее поверить в настолько огромную радость! За меня радость. А потом покачал головой, зарылся лицом мне в ладонь и оторвался от нее уже с улыбкой. И я тоже смотрела, будто заново узнавая его - соскучилась. Тоже улыбалась. И что-то дернуло вдруг прошептать то, что повторяла десятки, если не сотни раз за всё то время - там. Стоило взять в руки медицинский инструмент или даже просто перевязочный и я просила в голос или мысленно - о поддержке и помощи:

– Благословите, шеф, - сейчас получилось тихо и хрипло.

– Это я… да запросто, - чуть замялся он и вдруг опустился на колени у кровати, прижавшись губами к моему лбу: - Благословляю – выздоравливай, солнце.

– Нет… не так же, - дрожали у меня губы.

– Да всё так, ты просто не знаешь как нужно, – уткнулся он лицом в подушку, виском к виску со мной, тяжело вздохнул куда-то туда: - Ничего, всё будет хорошо, я обещаю.

Любимая присказка Рауля – «тout ira bien». Я крепко сжала веки в надежде сдержать слёзы. И не вышло, процесс пошел и потекло… по щекам, за уши, в волосы, на подушку. И вздрагивал рядом, жался ко мне виском Шония, сопел, опять бормотал что-то в неё сквозь зубы. Не хватало воздуха, заложило нос… я жадно вдохнула, а получилось почти рыдание.