Шрифт:
Да что там Сара! Даже суровые воины, бойцы собранной Ифтахом армии, сидя по вечерам у костра, разомлевши от тепла, мяса, хлеба и вина, впитывали сладкие звуки, прикрывая глаза и забывая жестокий военный труд минувшего дня. Музыка, как известно, смывает с души скверну буден, и сердце с сердцем говорит.
Ифтах смастерил для дочки маленький тимпан, прикрепил к нему лямку, чтобы вешать барабанчик на шею. Тонкими своими пальцами Авиталь постукивала по туго натянутой коже тимпана и гибко-гибко танцевала, подыгрывая сама себе. А мать с отцом любовно глядели на дитя и не могли нарадоваться.
Почти каждый ратник имел жену, а в результате доблестных побед у героев появлялись на короткое время и наложницы. (Заметим, что эту простительную вольность не позволял себе однолюб Ифтах.) И всё же, несмотря на высокую романтическую активность бойцов, детей в войске было совсем мало. К сожалению, сей демографический факт не исследовался учеными современниками Ифтаха.
Не удивительно, что у Авиталь было мало подруг. Девочка не привыкла к детским играм, часто пребывала в одиночестве, но не скучала. Умела играть сама с собой, слушала военные истории отца и размышляла над ними, любила байки, которые мать рассказывала ей на ночь. А еще она обожала гулять и беседовать со своим взрослым другом, старым и верным слугой по имени Халис.
Человек этот когда-то давным-давно был рабом в Вавилоне, потом судьба кинула его в Халеб. Он воевал против армии иудеев и попал в плен. Стал слугой в доме отца Ифтаха. Трудился на совесть. Когда пришло время выйти ему на волю, не захотел покидать господина и остался служить этой семье.
Поначалу иудеи собирались назвать Халиса каким-нибудь привычным им именем. Однако он с гордостью поведал хозяевам, что на языке его родины слово Халис означает “прямодушие”. Тогда отец Ифтаха решил оставить слуге родное имя.
Когда Ифтах отправился на жительство в землю Тов, то за ним последовал и Халис. Его любила вся семья, но больше других – Авиталь. Иной раз старик и девочка забирались в горы и вели душевные разговоры о том, о сем и обо всем.
3
– Ты окончил дела свои, Халис? – спросила подбежавшая к слуге Авиталь.
– Осталось только хворост собрать да дрова разложить для вечернего костра, – ответил Халис.
– Гляди, какое сегодня небо ласковое! Дождя не будет, не погулять ли нам? Мы ведь с осени не бывали с тобою на той стороне холма, что там новенького? Может, у бесхвостой зайчихи детишки родились? Надо посмотреть!
– Не пришло еще время зайцам деток кормить, весна только началась, Авиталь.
– Все равно хочу туда! Пойдем, а?
– Мы ведь давеча с тобою забрели за овраг и увидали, как медведь ягоды с кустов обдирал, а потом как заревет лохматый! Не страшно тебе было, милая?
– Испугалась немного…
– Вот-вот. Матушка-то твоя не велела нам далеко уходить!
– Та сторона холма – разве далеко это?
– Да не очень далеко. Ладно, пойдем, дочка. Только от меня ни на шаг!
– Я покорливая, Халис!
– Цимбалы возьмешь с собой?
– Нет, не возьму. Лучше послушаем, о чем деревья говорят и травы шепчутся.
Халис и Авиталь стали взбираться на южный склон холма. Старик остановился на половине пути: “Дальше слишком круто для меня. Сядем здесь Авиталь, под деревом. Тепло будет, и за листьями солнце не ослепит”.
– Халис, ты нынче на охоту не ходишь. А раньше охотился? – спросила Авиталь.
– Я ведь рабом был, что прикажут – то и делал. Но охоту не любил. Жалко мне и оленей, и зайцев – всех жалко! У них своя жизнь. Одной стрелой погубишь и мать, и деток. Мать погибнет от раны, а детки – от голода, – ответил Халис.
– Так ведь львы и волки всё равно загрызут жертву свою, съедят ее. Не от стрелы, так от клыков погибнут слабые!
– Львы и волки не для забавы охотятся и убивают не по злобе.
– Да разве кровожадные звери не злые?
– Нет, Авиталь, не злые они. Зверям злоба не ведома, и ненавидеть они не умеют. А любить – любят. Видал я, как львица облизывает львят, мясо им приносит, растит, воспитывает. А свиньи лесные – как поросят полосатых своих берегут! А олени? Да что и говорить! Зависть, жадность и ненависть – это ищи у людей.
– Зато у зверей бога нет, а у людей есть. Бог взыскивает с нас добро, а за дурное наказывает – так меня отец учил. Мать же велела всегда родителя слушать – он худого не скажет, и перечить ему нельзя.