Он продолжал в том же духе, то намекая на сотрудничество, то слегка угрожая возможностью прямого американского вмешательства, создавая атмосферу, в которой можно было произносить такие слова и выдвигать такие идеи, которые по самой своей сути нуждались в том, чтобы их окутывали неким политико-конспиративным туманом. Он был мастер вести беседы на скользкие темы. Его утонченная натура гомосексуалиста и многолетний опыт, когда ему приходилось убеждать несогласных и упрямых и подбадривать слабых духом, сделали его настоящим профессионалом в делах такого рода.

Зато для адмирала это был темный лес. Словесные хитросплетения Хемминга если и доходили до него отчасти, то уж, во всяком случае, никакого впечатления не производили. Ведь они собираются решить одну из самых сложных задач этого сложного и жестокого мира: сокрушить коммунизм, так ведь? Этот обтекаемый Хемминг уже начал раздражать его. Что за нудный тип! Пора спрашивать напрямую, а он вопросов не задает, болтает себе. Адмирал решил задать их сам.

— Я бы хотел знать, господин министр, как поступят ваши люди, если по предварительным подсчетам окажется, что коммунисты получили преимущество?

— Это зависит от многих вещей, господин адмирал.

— От каких именно?

— Всего не предусмотришь. От общего настроения в стране, к примеру, а главным образом — от настроения тех, кто, с моей точки зрения, составляет истинную Францию, тех, кто всегда голосует против коммунистов и социалистов и кто, если судить здраво, является движущей силой нашего общества.

— А если как раз они и недовольны нынешним правительством? И настроены действовать против вас?

— Если эта ваша политическая гипотеза оправдается, то мы поступим соответственно новым обстоятельствам.

Адмирал недовольно заворчал. Все вокруг лукавят, не нравится ему это!

— Вот вы лично смогли бы проявить в таком случае решительность и употребить власть?

Амбруаз Пеллерен позволил себе изобразить удивление, брови его слегка приподнялись.

— Вряд ли я мог бы прямо сейчас, заранее, дать определенный ответ.

— То есть власть не употребите…

Наступила долгая пауза.

— Я этого не сказал.

— Так вы предпримете какие-то шаги, господин министр?

Снова пауза.

— Смотря какие шаги. Должен заметить со всей искренностью, господин адмирал, что я не склонен входить в подробности, обсуждая проблемы такого рода.

— Но вы предполагаете поддерживать связь с моим другом Рольфом?

— Да.

— И можно рассчитывать, что вы будете держать нас в курсе? Сведения, которые поступают через наше посольство, — это сущая чепуха.

Министр сделал жест, который легко было истолковать как утвердительный, — адмирал так его и понял.

— Отлично, — резюмировал он. Однако по пути в отель спросил:

— Рольф, а получше у вас ничего не нашлось?

— Лучшего не нужно, господин адмирал. Есть и другие деятели, с которыми нам было бы легче сотрудничать, но у Пеллерена достаточно мускулов и шарма, и когда дойдет до дела, он себя покажет.

— Это он всегда так осторожничает или только вид делает?

— Вовсе нет. Он ходит вокруг да около, потому что хочет убедиться, что вы наших планов не выдадите у себя в ЦРУ. Предлагая вам с ним встретиться, я ведь не утверждал, будто он даст ответ на все ваши вопросы. Но поверьте моему слову, господин адмирал, что, если уж дела на выборах пойдут плохо, он вступит в игру.

…Вернувшись домой, Пишу вынул из спрятанного магнитофона кассету с записью вечернего разговора, унес в спальню, дважды прослушал, принял решение завтра же переправить ее куда следует. И только после этого лег спать.

На следующее утро, в восемь, Баум вызвал к себе Алламбо.

— Пока ничего, — сообщил тот. — Допрашивали всю ночь. Держится за свою версию — с места его не сдвинешь. Я готов поклясться, что он отнюдь не просто посредник в этом деле, а крупная рыба.

— И я времени даром не терял, — сказал Баум. — Вчера вечером потолковал с одним приятелем, который занимается архивами иностранного легиона. Знаете, они там заводят симпатичные толстенькие досье на каждого из своих участников, все как на ладони — и прошлое, и настоящее. Так вот, этот Жан-Поль Масэ довольно-таки занятный малый.

Он вытащил из кармана скомканный лист и расправил его на столе.

— Ну, что мы тут видим? Масэ всегда интересовался политикой, и хоть интерес этот самого грубого свойства, политика в его жизни многое значит. Какое-то время он состоял членом одной неонацистской группы. Но эти ему не подошли — мягкотелые слишком. Он подался к тем, кто покруче, прибился к итальянской группе Terzia Positzione. Тут уж ему и бомбы, и пулеметы. В легионе постоянно вел разговоры о том, что стране, мол, нужна сильная рука. Ради этого, говорил, можно и кровь пролить. Вообще-то его там всерьез не принимали. Но вот насчет его принадлежности к левым — никаких следов. Правый террор — да. А к левым, насколько можно судить, он отношения не имел.