Раненный стрелой при этом приступе, Петр Ритерский из Пизар, польский рыцарь герба Топор, [105] три года, терпя сильнейшие боли, носил в ноге железное острие, так как искусство лекарей неспособно было извлечь его; наконец оно, пробив мясо, само вышло на подошве ноги.

Витовт же из опасения быть застигнутым вражеским войском, предав замок и город огню, невредимо и благополучно возвратился в Литву [...]

[...] Около праздника святой Доротеи (28/III) прусский магистр Конрад фон Юнинген и крестоносцы, собрав значительное войско из собственных и иноземных рыцарей, вторгаются как враги в литовские земли, имея в своей свите Болеслава-Свидригайлу, брата польского короля Владислава, человека шаткого и весьма переменчивого нрава, склонного к мятежам. Изгнанный князем Александром из Литвы (хотя король Владислав тщетно старался помешать этому), Свидригайло удалился к крестоносцам.

Уступая врагам по силе и не уверенный в преданности своих людей, князь Витовт больше наблюдал из Виленского замка и терпел вторжение, чем противодействовал ему; крестоносцы сначала приходят к замку Меречу и после взятия и сожжения его, сбившись с пути, сворачивают на Троки (тогда как все думали, что они идут на Гродно). Затем, задержавшись на одну ночь у пруда Дауген, они направляют путь к Заменикам и там два дня стоят станом. Оттуда они приходят к местечку Олава, в одной миле от Трок. И хотя князем Витовтом овладело сильное опасение, что они из Олавы направятся осаждать замок Троки, однако крестоносцы, оставив этот замок вправо, проходят к селению Штейгвик, расположенному на реке Страве. Отсюда через Седмилишки, Стоклишки и Неровена, опустошая огнем и грабежом все места, по которым шли и каких только могли достигнуть, за семь переходов они достигают реки Немана. Легко переправившись через него (ибо река была скована льдом), крестоносцы возвращаются близ Рагнеты в свои земли, уводя с собой, из Литвы тысячу душ пленных обоего пола; последние, однако, были отпущены по настоянию князя Витовта, поручившегося за них, что они явятся в срок для назначения им выкупа; но и князь Витовт освободил из неволи такое же и еще большее число пленных из прусских земель по просьбе магистра и под его поручительство. Однако, когда прусское войско вышло из литовских земель, новое войско ливонского магистра неожиданно вторглось в Литву и, учинив много грабежей, пожаров и другого разорения, на следующий день после праздника святой Агнеты со множеством захваченных в плен людей вернулось около Туровно и Лаконари в Ливонию [...]

Чтобы прекратить разорение литовских земель, которое до сих пор совершал Болеслав-Свидригайло, король польский Владислав через посланных к этому князю гонцов вызывает его из Пруссии. Король уплачивает большие суммы за долги, в которые князь вошел, находясь в Пруссии; затем назначает на его содержание Подольскую землю, выкупленную по соглашению от вдовы Спытка из Мелштына, [106] Елизаветы, и сыновей покойного, Яна и Спытка, за пять тысяч широких чешских грошей, а также Зыдачовскую землю и уезды Стрый, Шидлов, Стобницу, Другню, Усьце; кроме того, дает тысячу четыреста марок в год с королевских соляных копей. [107]

Однако и столь великими благодеяниями, милостями и щедротами король не смог унять непостоянную натуру Свидригайлы; не претерпев никакой обиды, князь перебежал к крестоносцам в надежде овладеть Литовским княжеством (которое крестоносцы ему лукаво обещали), рассчитывая при этом на поддержку размещенных в подольских замках охранных отрядов поляков и русских. Когда же после бегства князя король польский Владислав потребовал возвращения ему подольских замков, то русские и польские начальники этих замков дерзко ответили ему открытым мятежом [...]

С наступлением праздника троицы в епископском городе Рацёнже [108] проведен был общий съезд для установления мира между королевством Польским и великим княжеством Литовским, с одной стороны, и землями крестоносцев — с другой, и для улажения споров, возникших по поводу владения землями Добжинской и Самагитской. Когда на съезд прибыли лично Владислав, король польский, с польскими и литовскими советниками и магистр Пруссии Конрад фон Юнинген со своими командорами, обеими сторонами были назначены уполномоченные для переговоров о мире и улажения разногласий, а именно: со стороны короля польского Владислава — архиепископ гнезненский Миколай, [109] епископы — краковский Петр [110] и познанский Альберт Ястшембец, [111] каштелян Ясько из Тенчина, [112] воевода краковский Ян из Тарнова, [113] каштеляны — люблинский Михаил из Богумиловиц, [114] вислицкий Клеменс из Мошкожова, подкоморий краковский Гневош из Далевиц [115] и настоятель церкви святого Флориана, подканцлер королевства Польского Миколай Тромба; [116] со стороны же магистра Пруссии и его Ордена — епископы кульмский и помезанский Арнольд и Иоанн, [117] великий командор Конрад фон Лихтенштейн, командоры — эльбингский Иоганн фон Румпенгейм и торуньский Фридрих фон Венде, [118] брат Ордена, каноник вармийский Иоганн фон Рогетелен, рыцари Петр фон Лапиде и Петр фон Бейзен и бургомистр Торуня Готфрид Ребер.

После совещания, длившегося несколько дней, уполномоченные составляют договор о мире на тех условиях, чтобы король польский Владислав и великий князь литовский Александр-Витовт уступили свою родную Самагитскую землю магистру и Ордену крестоносцев, отказавшись от нее в их пользу грамотой и заставили самагиттов дать магистру и Ордену сыновей своих заложниками и принести присягу в верности; также, чтобы король польский Владислав выкупил у магистра и Ордена Добжинскую землю за сорок тысяч флоринов и утвердил пожалования, сделанные магистром в этой земле; также чтобы не оказывать покровительства перебежчикам и изгнанникам ни с той, ни с другой стороны и не принимать их, а пленников освободить и отпустить. [119]

Хотя эти условия мира и казались тяжелыми, однако король польский Владислав и князь литовский Витовт, всеми силами желая отвратить войну, принимают их, обещая утвердить их грамотами. Ибо уже в течение некоторого времени у короля Владислава и его советников происходило совещание о том, следует ли завоевать Добжинскую землю силой оружия или выкупить деньгами, чтобы ее завоевание не стало причиной войны, а выкуп не послужил бы побуждением к новым несправедливым захватам. Все же решили лучше выкупить ее, чем подавать повод к войне, хотя это было постыдно и тягостно для королевства.