Мы помним, что сестра Бориса Алёшкина по матери Нина ещё в 1932 году поступила в Первый Московский медицинский институт, успешно училась и жила у своего дяди, Дмитрия Болеславовича Пигуты. К концу 1934 года постройка дома в кооперативе, в котором состоял Пигута, была закончена, и Анна Николаевна готовилась переехать из Кинешмы в Москву. Мы уже раньше говорили, что Дмитрий Болеславович многое из своих взаимоотношений с родственниками от жены скрывал, не сообщил он, конечно, и то, что у него жила племянница. Поэтому, прежде чем перевезти из Кинешмы жену, он должен был подыскать жильё для Нины Смирновой, общежитие ей не давали. Найти квартиру в Москве даже в те годы было нелегко. Так или иначе, но угол у одинокой женщины (тёти Кати, как называла её Нина), жившей где-то около Казанского вокзала, удалось снять, и, возвратившись из Костромы в Москву после каникул, Нина сразу же к ней переехала, а Дмитрий Болеславович со спокойной душой занялся перевозкой в Москву остававшихся в Кинешме вещей. Одновременно приехала и Анна Николаевна. Как будто всё утряслось.

Нина прожила год у тёти Кати, оказавшейся доброй и сердечной женщиной, как у Христа за пазухой. Разумеется, за угол платил дядя Митя: Нининой стипендии едва-едва хватало на то, чтобы прокормиться. К концу 1935 гола положение ухудшилось: у тёти Кати появился друг, который стал часто бывать в её комнате, причём не только в отсутствие Нины, но и при ней, и, как правило, всегда под мухой. Девушка стала мешать. Мало того, этот уже немолодой мужчина, приходя к ним и не заставая хозяйку, стал привязываться к Нине, и однажды дело дошло до того, что она была вынуждена из дома убежать и почти целую ночь прослоняться где-то около клиник института. Правда, тётя Катя на следующий день сурово отчитала своего приятеля, но Нина понимала, что такой случай может повториться, и стала вновь настойчиво хлопотать об общежитии. Хлопоты её не увенчались успехом, и тогда она решилась написать о своём положении брату, Борису Алёшкину.

В Краснодаре письмо получили незадолго до нового 1936 года, как раз в самом начале зимних каникул. Катя, прочитав письмо, без долгих раздумий заявила:

– Пусть Нинка приезжает к нам и учится здесь, как-нибудь проживём. Она учится хорошо, будет стипендию получать, ну а места хватит, разместимся!

Борис, который тоже подумывал об этом, но не решался сказать, зная, как трудно приходится сейчас им всем, в особенности жене, содержавшей всю семью, благодарно взглянул на свою Катеринку, крепко её поцеловал и сел писать ответ Нине.

Через две недели после этого письма приехала она сама с небольшим чемоданчиком, в котором основным имуществом были учебники. Нина была в том самом уже довольно-таки обтрёпанном пальтишке, которое ей купили Алёшкины в 1932 году. Довольно просто она оформилась на четвёртый курс Кубанского мединститута, и, таким образом, в семье стало два студента, а на Катю свалились заботы ещё об одном человеке, которого не только нужно было прокормить, но, в первую очередь, хоть немного одеть. За время учёбы Нина всё, что у неё имелось из одежды, поизносила, приобрести новое было не на что. Единственный её родственник, брат отца, едва сводил концы с концами. Он мог помочь Нине только тем, что содержал её у себя в Костроме во время каникул.

Появление Нины вызвало дополнительные расходы, но оно принесло и небольшое облегчение в семье. Если Борис уходил из дома в 7:30 утра, а Катя ещё раньше, то у Нины учёба начиналась позже, и она могла отвести в детсад Элу, а иногда и сделать кое-что по дому. Борис возвращался домой около 11 часов ночи, Катя около восьми часов вечера, а Нина была дома не позднее трёх. Это позволяло ей, кроме своих занятий, помогать Кате и в домашних делах, особенно нянчась с маленькой годовалой Нинкой.

Решили, что первое время вся Нинина стипендия пойдёт на её экипировку, а питание будет за счёт общих расходов семьи. Катя зарабатывала много, но для этого ей приходилось работать около 12 часов в сутки. Печатала она очень быстро и, что особенно ценилось в институте, грамотно. Как мы уже говорили, ей доверяли самые ответственные документы. Для обеспечения высокого заработка, почти в шесть раз превышавшего оклад обычной машинистки, довольно часто Кате приходилось работать и в воскресенье. Тут уже и Нина, и Борис могли оказать семье действенную помощь, стараясь за этот день выполнить все возможные домашние работы. Конечно, с помощницей Меланьей пришлось расстаться: содержать ещё и её было просто не на что.

Так, в труде и учёбе прошёл этот 1936 год. Весной оба студента успешно сдали сессии: Нина перешла на пятый курс, а Борис на второй. На Доске почёта красовалась его фотография, поскольку он был одним из лучших студентов. С его курса из 400 студентов на Доску почёта попали лишь двое – Борис Алёшкин и молоденькая девушка, Лина Кравченко. Нужно заметить, что осенью 1936 года Нина каким-то образом стащила с Доски карточку брата, и с этих пор держала её у себя.

Прошедший учебный год показал Алёшкину, что он выбрал верное направление. Учёба давалась ему легко, он получал знания с большим интересом и уже сейчас, закончив всего только один курс, познакомившись лишь с самыми азами медицины, даже, пожалуй, и не медицины, а лишь основными частями и функциями человеческого организма, он понял, что эта профессия будет ему по душе.

За этот первый год Борис довольно близко сошёлся со многими товарищами по учёбе. Этому способствовал его общительный открытый характер, а также и то, что по знаниям он стал одним из первых не только в группе, но и на потоке. Дружба с ним для многих была полезна. С середины учебного года многие из однокурсников стали пользоваться его конспектами, зарисовками, а при случае и подсказками. Так, между прочим, обстояло дело в течение всех пяти лет учёбы. Со второго семестра Быкова избрали старостой потока, а старостой группы – Алёшкина, эту обязанность он исполнял до окончания института.

Мы уже описали кое-кого из наиболее близких друзей Бориса, стоит упомянуть ещё об одном – Ване Дик, немце с Поволжья. Он был, пожалуй, моложе всех в группе и своими знаниями и старанием мог соперничать с Алёшкиным. К сожалению, с Диком произошло что-то непонятное. Незадолго до весенних экзаменов в начале 1936 года он из института неожиданно исчез. Ходили слухи, что были арестованы его родители, а вместе с ними пострадал и он.

Был ещё один друг, Герасимов, бывший председатель колхоза, почему-то решивший стать врачом. Его выбрали старостой второй группы, на этой почве он и сблизился с Алёшкиным. Герасимов – член партии, невысокий, курчавый, с чёрными волосами, всегда с немного удручённым и озабоченным лицом. Его семья осталась в одной из станиц, где жена работала в колхозе. Занимался он старательно, но мешала недостаточная общая подготовка, и он едва-едва набирал посредственные оценки. Может быть, он и сумел бы выучиться и стать дельным врачом, но в его жизни, как и у многих в эти годы, произошла трагедия. В последние месяцы учёбы на первом курсе во время одной из лекций он был вызван из аудитории и больше в институте не появлялся. Говорили, что работники НКВД арестовали Герасимова, как врага народа.