Финал представления был всегда одинаков. Клавдия Валентиновна терпеливо и подробно отвечала на вопрос сама, ставила неизменную тройку и отпускала Логинова. У того на обратном пути вериги становились менее заметны, но вид был еще несчастнее.

Я тоже развлекался вместе со всеми, но к веселью моему подмешивалось удивление, почти зависть. Уж очень всё было похоже на какой-то розыгрыш. В таком духе, как Витька, выступить я не смог бы, кажется, даже нарочно. А уж меня учительница спрашивала редко, этим я был вполне доволен и почивалт на лаврах.

Сказать по правде, учебник по литературе был мне скучен, и я не слишком любил в него заглядывать. То ли дело – просто чтение! И в школьной, и в районной библиотеке всегда можно было найти что-то интересное. Но помимо этого, у нас дома постоянно были книги – так что, когда задавали читать что-нибудь по школьной программе, чаще всего оказывалось, что я это уже давно прочел. С детства были любимыми «Тарас Бульба» и «Вечера на хуторе близ Диканьки» – они мне были как-то ближе, чем, например, «Повести Белкина» или «Дубровский». И был ряд книг Майн Рида, Фенимора Купера, Марка Твена, которые читались всеми подряд, переходя из рук в руки…

Тем временем новый учитель, делая перекличку, знакомился с классом. Называл очередную фамилию и внимательно всматривался в лицо вставшего ученика, то ли изучая, то ли просто стараясь запомнить. Мне показалось, что на мне он почему-то почти не задержался: скользнул взглядом как по пустому месту – это меня даже задело. Неглубоко, правда, а так… лишь царапнуло слегка, потому что голова моя была забита другим. Я испытывал странное удовольствие оттого, что вот она, Оксана Червоненко, сидит впереди меня – стоит только протянуть руку, и я могу до нее дотронуться. Вот сидит так близко, а не знает, что шла рядышком со мной по коридору и что я хотел ее поцеловать…

А за окнами сквозь листву тополей еще ласково просвечивало солнышко, с путей глухо доносился перестук колес проходящих составов, и сладко прыгало сердце от близкого гудка паровоза – протяжно, отчаянно звал он в края другие, неведомые – и потому прекрасные.

Школа стояла возле самой линии, и с нашего этажа видны были рельсы, коричневые спины вагонов. Движение здесь было большое: днем и ночью с обеих сторон – от Поворино или от Лисок – приходили поезда. Одни сразу же следовали дальше, другие маневровыми паровозами отводились на запасные пути – на них в несколько рядов всегда стояли составы.

Я смотрел на завитки и кольца черных волос на затылке Оксаны и боролся с желанием коснуться их. Я ловил каждый поворот ее головы, каждый взмах ресниц, ревниво следовал глазами по пути каждого ее взгляда, завидуя предмету – одушевленному или нет – на который он был направлен.

Сейчас я чувствовал себя почти героем: во время утренней стычки я узнал одного из нападавших, Генку из параллельного класса (он жил в одном доме с Оксаной), и понял – это была месть. На прошлой неделе я проводил Оксану до дому – классная руководительница попросила меня помочь ей донести стенгазету, которую Оксана оформляла.

Еще утром у меня жгло под левым глазом, теперь кожу саднило, будто ее потерли наждаком. Я потрогал больное место и обнаружил припухлость, а на руке осталось что-то липкое, но это не была кровь. Я понял – ходить мне с фонарём. Но я теперь был даже доволен, за Оксану и десять таких получить не жалко. А с Генкой, надо будет, мы еще посчитаемся.

Я скосил глаза на соседа, Пашку Воронского, тот, опустив голову, почитывал себе Конан Дойля (многие из нас им увлекались, порой где надо и не надо появлялись нарисованные кем-то пляшущие человечки). А мне, например, больше нравились такие книги как «Айвенго» Скотта или «Крестоносцы» Сенкевича. У Конан Дойля – здoрово, ничего не скажешь, но много придумано, а в этих книгах, казалось мне, описано всё, как было на самом деле. Сегодня я тоже прихватил из дому книжку – «Захара Беркута» Ивана Франкo, но теперь мне было не до нее.

На всякий случай прикрывшись рукой от Пашки, я принялся сочинять на отдельном листочке послание Оксане. Чтобы не быть узнанным, писал с наклоном в левую сторону.

«Высокочтимая леди! Сегодня, когда вечерние сумерки опустятся на тихую окраину, за переездом возле водокачки Вас будет ждать человек, который… – тут рука моя дрогнула, я на миг остановился, но всё же заставил себя продолжить, – любит Вас сильнее жизни. Если Вы…».

Оксана встала из-за парты – учитель вызвал ее к доске, это было очень кстати: надо скорее дописать и незаметно сунуть записку в лежавший на парте ее дневник. Я нарисовал несколько пляшущих человечков, которые предупреждали о моей ужасной и безвременной гибели в том случае, если она не придет на свидание. Я так увлекся, что потерял бдительность. Пашка, оказывается, углядел, что я от него таюсь, и ловко, как обезьяна, выхватил из моей руки уже сложенную записку. Я кинулся на него – громко стукнула крышка парты.

В тот момент Митрофан Николаевич прохаживался возле доски, заложив руки за спину. Он повернулся на стук, но мы уже сидели как паиньки.

Пашке я показал кулак под партой. Видно, по лицу моему он понял, что прочитать записку ему не удастся, – и… тихонько так, с вредной своей улыбочкой выкинул ее прямо на середину прохода. У меня аж дух захватило. Оторопев, я промедлил мгновение и был наказан. Совсем я забыл, что позади, через проход, с самого краю сидит Ленка! Она, подлая, всё выследила и, как кошка – неслышно, на цыпочках – шагнула и цапнула листочек.