И на следующей проповеди (я была с Дженнифер еще пару раз в этой церкви) нам разрешили переводить и тихий гул моего голоса и общий перевод уже никого не смущал. Проповедь проводил новый священник – Алексей уехал в Питер. В этот раз Дженнифер принесла на проповедь сразу две Библии – свою «американскую» на английском и «синхронную» русскую – и сидела с двумя книгами, внимательно слушая проповедь и находя нужные стихи в английской Библии, а потом и в русской. В этот раз и я принесла Библию, подаренную Дженни.

– Ты читаешь Библию? – спросила она меня и внимательно посмотрела в мою книгу, ища пометки на полях и закладки и не найдя их. Этот священник, заменявший Алексея, понравился Дженнифер еще меньше. – Тот был лучше, – сказал она мне, уже начиная разбираться в русских священниках-протестантах.

Я честно прочитала пару страниц дома. Но отложила – чтение Библии показалось мне скучным и бессмысленным.

Я относилась к походу в баптистскую церковь, как к интересному, ничего не значащему опыту. Было в смене религии что-то авантюрное и для меня запретное – скрытый протест против общества или семьи выражался в смене веры.

Их веселый попсовый Бог из песен предстал легким» и ненастоящим. И очень отличался от Бога, к которому привыкла я – строгому, суровому, карающему, глядящему с православных икон.

Сначала меня покоробил вид их церквей, после православных, вид баптистских церквей попахивал фальшивкой и дешевкой…

Православие не требовало от нас, большинства слабоверующих русских, ежедневных усилий. Протестантство было чуждым и искусственным. И во всем дружелюбии американцев было что-то ненатуральное.

В смене религии был определенный протест против современности. Как будто лозунг «Тебя не устраивает что-то в жизни – смени религию, поменяй жизнь». Но жизнь в основном со сменой религии не менялась. Тот же дом, те же родители, в основном те же проблемы.

Все это попахивало подделкой. И по сравнению с православием вымогательством… В древнем православии было что-то монументальное – одни древние церкви в средневековом стиле чего стоили, а тут модная «легкая» религия, отвечающая веяниям времени. Все легко – любой подвал мог стать их церковью. В принципе любой хороший оратор мог стать их священником, песни, проповеди как концерты самодеятельности.

Но православие тоже с рыночными отношениями испортилось, погрязло в купле-продаже. Все службы стали платными, крещение, молебны за здравие или упокой, и недешевыми. В священников стали набирать тоже чуть ли не с улицы после быстрых курсов «православия» даже из бывших уголовников. В священники шли теперь даже слесари-сантехни ки, зная, как выгодно сейчас быть священником, позарясь на большие заработки.

Сейчас такие дома Евангелия становились местом встреч и тусовок преступников, местом, где собирались оружейники, находили спонсоров, хранили контрабандные товары, устраивали перестрелки, торговали контрабандой. Баптизм был хорошим прикрытием для контрабандных операций… Все думали, что в такие церкви ходят очень правильные, хорошие люди, может быть, заблудившиеся, не нашедшие себя в сдержанной православной вере. Такие тоже туда ходили. Сюда ходили и праведники, которые на самом деле хотели быть лучше с каждым днем и воспринимали проповеди буквально, без скрытого «оружейного» смысла. Но редко. Но в основном это были базары, места незаконной торговли. Полиция знала и закрывала глаза. Преступники прикрывались другой верой. В протестантских храмах летала живая музыка. Полицейские это понимали и были к ним благосклонны.

Пасхальная служба

Теперь Дженнифер очень хотела сходить со мной в мою, православную церковь – в баптистской мы уже не раз были – именно на торжественную пасхальную службу. Как раз приближалась Пасха, и мы решили сходить в церковь около моего дома, храм Святого Георгия, с синими и позолочено-синими шахматными куполами-луковками и косыми крестами на них. Здесь меня крестили, когда мне было пять.

В этот раз Пасха была ранней – в начале апреля. В Краснодаре было еще холодно, на земле лежал мокрый грязный снег, и мы ходили в теплых куртках.

Мы встретились в десять вечера в ночь с субботы на воскресенье. Праздничная литургия была до двенадцати и длилась два часа.

– Тебя крестили здесь? – Дженнифер посмотрела снизу вверх на храм, стоя на ступеньках. На Пасху в церковь шли много народу – я не думала, что у нас столько людей ходят в церковь на Пасху. Но торжественность и святость этой минуты Джен не тронула. Она не задержалась на несколько секунд подробнее рассмотреть храм, почувствовать благоговение, мысленно представить мое крещение и что это значило в моей жизни. Наоборот, Дженнифер быстро поднялась по ступенькам, даже забыв перекреститься у двери. Я быстро перекрестилась и поспешила в храм за ней. Джен смотрела на меня и повторяла движения, как креститься по-православному… Она исподволь как будто принижала мою религию.

В церковь на службу я не надела платок, а была в обычной вязаной шапке, моя голова была покрыта.

Мы с Дженни, как и все, слушали богослужение на улице у заднего входа. Мы стояли в теплых куртках. Дженнифер в платочке. Тепло одетые.

На заднее крыльцо вышли несколько священников в нарядных позолочено-красных ризах… Перед ними был алтарь, покрытый бордовой бархатной накидкой с зажженными свечами в красных цилиндрических подсвечниках с прорезями. Перед алтарем ближе к прихожанам поставили украшенную икону. Священник в центре совершал каждение – качал церковное кадило на цепочке, как маятник, движением вперед, окуривая ладаном прихожан и алтарь. Высоко пел женский хор в церкви за спинами священников, часто повторяя: «Христос воскресе»! А прихожане отвечали хором «Воистину воскресе»! Кадило испускало благовонный дым, фимиам.