Мою маму просто убили за мой талант. За мою смерть всегда хорошо платили… Чтобы я сдохла побыстрее. Талант, который мог так никогда и не раскрыться. Потому что я была подающим надежды писателем. Чтобы я выросла в детдоме, где мне бы тут же растворили раковую опухоль. А еще лучше – умерла. Ее просто заживо сложили в могилу, не имея на это никакого права. Чтобы я не выжила в этом мире… Чтобы я никогда ничего не добилась. Чтобы я просто умерла… не стала писать… Чтобы мои книги так и не появились на свет… Чтобы моей жизни просто не было…

Тетя Оля ее просто убила! Полная безнаказанность! Чтобы я выросла без матери! Чтобы меня отправили в детдом! Оттуда я бы уже не вышла здоровой… После этой таблетки мама стала одинокая, бесплодная, «тикающая» и умирающая, дайте только срок.

Мама сама выбрала умереть, чтобы наказать свою убийцу, доказать, что ей растворили этот осколок, чтобы ее «подруга» не избежала наказания. Что ее убивают зря… Да и спорить с медиками мама не стала – врачей все бояться. Неизвестно, чем этот спор закончится – и детей покосят, и внуков. И редко такие споры заканчиваются в пользу пациента. Умные люди и в больницу стараются не ходить… Зайдешь туда здоровым, уйдешь больным… С врачами в игры никто не играет… Врачи даже не знают, чьи тела она убивают этими таблетками, кто растворяет эти «убийственные» осколки и в чьих телах. Врачи не несут абсолютно никакой ответственности за свои «таблетки смерти»… Кто дал эту таблетку тете Оле, и почему он не проконтролировал, где эту таблетку растворили?

Маму, не имея на это никакого права, просто заживо сложили в могилу. У нее забрали жизнь… тетя Оля забрала…

Чтобы доказать, маме второй раз растворили селен. Заставили выпить селен и умереть… Шанса жить у нее уже не было… И я знала, что я ее все равно похороню… Им всем надо было, чтобы она умерла, чтобы доказать преступление тети Оли, а то к ней «шел» денежный гейзер за «удачный» эксперимент… Чтобы доказать, что такие таблетки нельзя переваривать… Чтобы эти таблетки не пили массово, доказать преступление и прекратить смерти… Ее опухоль не захотели свернуть. Дать маме еще пожить… Заживо похоронили, сказали, нам надо доказать ошибку и все тут. Гуси-лебеди… И не спасет никто.

Ее живой запихали в могилу. А она могла жить до сих пор…

Врачи маму просто убили, чтобы доказать свое же преступление, убийство, свою халатность, беспечность, причиной которой сами являлись. Им надо сначала, чтобы преступник, в данном случае тетя Оля, замараться. Сначала преступление, потом наказание… Предотвращать в наше время никто не будет.

И можно плакать сколько угодно, маму это не вернет…

Врачи ее просто убили… Она же это все, что у меня есть… было…

Они просто ее убили…Это же моя мама… А она могла жить и быть со мной…

Немного о себе

Я из неполной семьи. Родители развелись, когда мне было десять лет. Отец – военнослужащий, потомственный военный, вышел в отставку в звание майора, работал шифровальщиком. Мама микробиолог. Потом она заканчивала курсы бухгалтеров и работала на маленькой фирме своего брата бухгалтером-архивариусом. В свои сорок папа женился во второй раз, подобрал отбросы, «шашечки», его вторая жена пропустила через себя весь свой квартал по любви, переспала со всеми мужчинами на райне, сперму набирала. Ему подложили свинью в прямом смысле этого слова. Сначала она переспала с врачом за здоровье их сына, моего сводного брата, потом с преподом за поступление его же на бюджет, потом за его перевод на другую специальность и т.д… Папа с ней не развелся… Маме поцелуй не простил, а с этой лег в кровать после того, как она с врачом переспала ради сына… Со временем он стал менее молод и менее принципиален. Он рассчитывал стать вдовцом…

Дядя Леша, брат-близнец отца, инвалид по психиатрии… Он шизофреник. У меня «странная» бабушкой по линии отца и плохая память. Дедушка подполковник, прошел горячие точки, сначала слегка свел бабушку с ума, подпаивал галлюциногенами, мухоморами – она была слишком красивой, боялся, что начнет ему изменять. Да и легче жить с глупой куклой. Кто еще согласится ездить по казармам и дальним гарнизонам. Она зажгла звезду в литературе, поэмы необычные писала, но дедушка приревновал ее и растворил ей пятнадцать «дубин». Моя мама фельдшер-лаборант считала ее пассивной шизофреничкой, которую всю жизнь дед держал в рамках и опускал на землю, не доводил до дурдома. Дядя, папин брат-близнец, каждые два года лежал в психушке. Его подпаивала галлюциногенами жена Лида. Но больным он, наверное, все-таки был. Тетя Лида все бегала по любовникам, дядя Леша на постоянном лечении стал импотентом, муж ей живой и здоровый был не нужен . Но с больным дядей Лешей тетя Лида не развелась. Боялась бросить четырехкомнатную квартиру, которую дедушка получил за службу. Все квартиру высиживала. Кстати, через несколько лет после смерти дедушки и бабушки, после того, как тетя Лида и дядя Леша продали семейную квартиру и сложили деньги себе в карман, тетя Лида вложила дяде Леше в руки лезвие и он порезал вены, веря во всякую чушь – что в следующей жизни он будет Богом и надо побыстрее умереть. Сначала все жизнь с ума сводила, а потом убила… Все удачно…

Итак, я из семи потомственных военных, «генеральский» «подполковниковский» отпрыск… Генеральских детей тогда сильно прокалывали…

Мой репетитор по английскому! (перечитана)

Я начала учить английским, когда мне было двенадцать по совету Яна Абдуловича Дажуху, отца моего одноклассника, помощника прокурора города по уголовным делам. В школе у меня начались проблемы с иностранным языком в пятом классе. Я была отличницей по всем предметам и только по английскому на грани тройки. Учительница по английскому, ненавистная Алла Григорьевна, на уроках кричала чаще, чем говорила и постоянно тарабанила по столу карандашом, чтобы никого ничему не научить. Чего соответственно и добивалась. Говорили, что она и стучала постоянно карандашом или ручкой по столу, чтобы никто на ее уроках ничего не выучил – так сложнее ученикам запоминать. Считалось, что если постоянно стучать во время ответов ребенка или объяснений, то внимание ребенка отключается и он перестает воспринимать информацию. Аллу Григорьевны за постоянное тарабание называли «дятлом» и ученики в школе не любили. Но кто еще будет преподавать английский в школе? Она внушила мне стойкое отвращение к инородному языку, его грамматическим конструкциям и чуждым словам. В конце года она поставила мне скрепя сердце пять – даже не четыре, при условии, что я за лето подтяну язык… Я знала, что в следующем году пять мне уже не светит. Четыре, а то и три. Сама я понимала, что «три» – моя настоящая оценка. И меня с одноклассницей, троечницей Соней, мама которой была директором курсов повышения квалификации, отдали на те же курсы «повышения квалификации» для учеников – курсы английского…

Там я встретила свою учительницу английского языка. Первую и для меня единственную. Черноволосая кучерявая Виолетта Генриховна из жаркого азербайджанского Баку пришла на наш первый урок в зеленых мокасинах, льняной кофте без рукавов и отложным воротничком с низким вырезом и короткой прямой коричневой юбке, Ей было двадцать семь. Она вошла в небольшую аудиторию на втором этаже, слегка наклонив корпус вперед и оттопырив зад… и озарила наш убогий только русскоговорящий мир светом своих знаний английского, которыми они должна была делиться с нами! Она поставила на стол светлую кожаную недешевую сумку. Ее стиль в одежде сразу понравился моей маме, которая меня на эти курсы и привела.