Известно отношение Байрона к России и к русским. Об этом говорил и Пушкин: "Байрон много читал и расспрашивал о России. Он, кажется, любил ее и хорошо знал ее новейшую историю". Это, в частности, сказывается и в главах 7-й и 8-й "Дон-Жуана", которые посвящены славе русского оружия - штурму Измаила, полководцу Суворову. Но присмотримся, как Суворов и его солдаты поданы в переводе Г. Шенгели. После двух-трех парадных строф читаем про Суворова:

Он, воюя,

Как олдермен - мозги, кровь обожал парную.

Любой обозный ждал, в волненье чуть дыша,

Когда же грабежом украсится атака?

И все лишь потому, что старичок чудной,

В рубашку нарядясь, решил вести их в бой.

Тут повернулся он и русским языком,

Весьма классическим, вновь начал в грудь солдата

Вдувать желанье битв, венчанных грабежом.

Суворов в этот час, вновь командиром взводным,

В рубашке, сняв мундир, калмыков обучал,

Их совершенствуя в искусстве благородном

Убийства. Он острил, дурачился, кричал

На рохль и увальней. Философом природным,

От грязи - глины он людской не отличал

И максиму внушал, что смерть на поле боя,

Подобно пенсии, должна манить героя.

...А русский острячок

Средь пепла, как Нерон, сумел сложить стишок!

...по вкусу ей (Екатерине.
– И. К.) стишок пришелся глупый

Суворова, что смог в коротенький куплет

Вложить известие, что где-то грудой трупы

Лежат, - чем заменил полдюжины газет.

Затем ей, женщине, приятно было щупы

Сломить у дрожи той, цепляющей хребет,

Когда вообразим убийств разгул кромешный,

Что повод дал вождю для выходки потешной.

Если присмотреться к этим и многим другим аналогичным местам текста, то получается какая-то странная, неприглядная картина. Суворов - это какой-то экзотический "Сьюарру". а отсюда и все прочие его качества: "любовник войны", "двуликая особь", "старичок чудной", "старичок, весьма криклив и скор", "русский острячок", написавший "глупый стишок" или "романс игривого пошиба". А русские солдаты, суворовские чудо-богатыри - это "свирепые солдафоны", "привыкшие убивать и женщин и детей", или "егеря... испуганные превыше всех приличий", или "орлы кутузовские", при штурме Измаила "жавшиеся друг к другу в уголках"...

Люди, не читавшие подлинника, спросят: но, может быть, это так и у Байрона? Нет, даже когда подобно, это не так! А здесь важен каждый оттенок. Есть, например, у Байрона обозный, с замиранием сердца ожидающий "опасности и добычи", или солдаты, жаждущие "денег и завоеваний", но нет "грабежом украшенной атаки", нет солдафонов и трусов егерей и, главное, нет того, чтобы Суворов "вдувал желанье битв, венчанных грабежом". Где у Байрона "убийств разгул кромешный"? Нет у него ни "двуликой особи", ни "парной крови", ни "романса игривого пошиба", ни "острячка", ни "глупого стишка". Что же, оскудели возможности русского языка или нет в нем для характеристики Суворова таких слов, как шутник, балагур, прибаутка?

В ряде мест кое-что переводчиком примышлено. Например, слова о Суворове как об одном из вождей, "что населяли ад героями и в мир несли с любой победой мрак и отчаянье". У Байрона нет ни "мира", ни "любой" победы, ни "мрака и отчаянья", а просто утверждается, что Суворов "повергал в печаль" (завоеванные) провинцию или королевство.

Ряд мест дан переводчиком в произвольной и недопустимой трактовке, например вместо:

And cared as little for his army's loss

(So that their efforts should at length prevail)

или как у Козлова:

Суворов, чтобы выиграть сраженье,

Не пожалел бы армии своей,

у Шенгели стоит:

Он погибать своим предоставлял войскам

(Лишь бы они ему победу одержали).

Это - о полководце, который, ведя солдат в бой, сам делил с ними опасности и под Кинбурном и в Альпах! Что-то непохоже на Суворова.

Переводчиком всюду подчеркнута снисходительная, уничижительная интонация, причем смакуется эстетский, гурманский привкус ложной экзотики, которая к тому же подчеркнута весьма странным в устах Суворова обращением на "вы" ко всем, вплоть до любого солдата.

Байрон ужасается кровавым развалинам Измаила, но общее уважительное отношение к Суворову - не просто случайное чувство поэта, оно закономерно. И в этом Байрон является выразителем современного состояния умов. Для тогдашнего англичанина победитель французов в Италии Суворов мог представляться страшилищем, но уж во всяком случае не объектом насмешек. Тенденция к оскорбительному снижению этого образа характерна скорее не для Байрона, а именно для смертельно перепуганных итальянской кампанией французов.