* * *

Гуляли раз пионеры по одной из дальних аллей лагерного парка. Шли и пели все хором песню про зеленого кузнечика о "коленками назад", а сами откалывали на ходу замысловатые коленца какой-то ими придуманной смешной пляски. И там, где кипарисовую аллею пересекает тропа, ведущая к розарию, повстречался им незнакомый человек. Он был в вышитой украинской сорочке и соломенной шляпе. Широкие, как чехлы на креслах, холщовые штаны почти закрывали сандалии. - Добрый день!
– обратился он к ребятам, старательно улыбаясь.
– Что это вы исполняете? Западные танцы? - Что вы, - сказал Тараска, - это не западные, это восточные. Пляска тигров. - Ишь ты!
– сказал человек в широких штанах.
– Ну, как живем, пионеры? Гуляем, загораем? Питание как? Всем довольны? Ребята загудели в ответ дружно, но неразборчиво, что всем довольны, все хорошо. - Так... Будем знакомы. Я от комиссии из областного центра. Интересуется руководство вашей жизнью. Давайте присядем вот тут на скамеечку, потолкуем. Ну, вот ты, например.
– Он ткнул пальцем по направлению к Тониде, которая тотчас же мрачно скрылась за спиной Несметнова.
– Что прячешься? Не тушуйся, нам интересно именно ваше личное впечатление. Как говорится, устами малолетних...
– Он вынул толстую тетрадку из портфеля, который зажимал так высоко под мышкой, что даже скособочился несколько. Ну, не хоронись там, девочка, давай начнем с тебя. Родители чем занимаются? Тонида молчала. - Какая-то ты, я вижу, необщительная, в себя замкнулась, нехорошо так в коллективе. Ну, а ты?
– Он ткнул пальцем в принца, и ребята затихли, предвкушая удовольствие.
– Ну, присаживайся здесь, так вот, рядышком. Дыши себе свободно, а я кое-что запишу. Стало быть, приступим. Давай с тобой заполним вопросы по порядку. Первый вопросик - имя, фамилия и всякое такое. - Дэлихьяр Сурамбук. - Нерусский будешь, значит? Это не суть. Повтори только для ясности... Принц повторил, а ребята так и дулись от разбиравшего их смеха. - Дэлихьяр... Интересно! Родители-то кто? Ребята, разом посерьезнев, наперебой принялись подсказывать шепотом: - У него отец с матерью умерли. - Ясно, - сказал ревизор.
– Сирота, следовательно. Сочувствую. Прискорбно. Значит, этот пунктик заполнили. А на чьем иждивении?.. Ну, у кого живешь, кто содержит? - Он у брата старшего живет, - объяснил за принца, лукаво озирая всех, Тараска. - А вы не подсказывайте. Ты сам отвечай, по-русски ведь разбираешься? Вот. Он сам и без вас ответит. Кем, я говорю, брат-то работает? Где? - У-это... Он работает во дворце, - отвечал Дэлик. - Во Дворце культуры? - Нет, у-это, в нашем. В Джайгаданг. - Не совсем себе уясняю.
– Ревизор почесал переносицу карандашом.
– Это что, местности название такое? Сперва давай уточним, кем брат работает. - Он король. - В каком, так сказать, отношении? И вообще давай серьезно отнесемся. Ребята уже чуть не помирали со смеху. А Тараска вдруг подскочил к принцу, поднял с земли большой лист вроде лопуха: - Ваше высочество, разрешите обмахнуть? Ревизор поглядел на всех поверх очков, потом совсем снял их, снова надел на нос, приподнял соломенную шляпу над макушкой, помахал на себя, как веером: - Да, действительно жарковато сегодня. Парит что-то. Так, я извиняюсь... Может быть, все-таки уточним? Тут уже, не выдержав, ребята расхохотались и наперебой стали объяснять ревизору, что перед ним настоящий наследный принц, брат короля Джунгахоры и обитатель палатки номер четыре. У ревизора съехал с толстых колен портфель, он поднял его, запихал туда тетрадь и, смущенно хлопая глазами, обратился к принцу: - Слушай, извиняюсь, твое высочество... Ты меня, в общем, если что я нарушил... Не был поставлен в известность. Тараска что-то все время показывал под ноги ревизору. - На чем стоите?!
– прошипел он наконец, показывая глазами на принца. Сойдите скорей!.. Ревизор испуганно поглядел себе под ноги и даже приподнял одну сандалию. - Нельзя на его тени стоять, - заверещал Тараска, - у них закон не позволяет.
– И Тараска сделал страшные глаза. Ревизор, поспешно пятясь, отшагнул в сторону и наткнулся на подошедшего начальника лагеря. - Что же вы меня, товарищ Кравчуков, не проинформировали, что у вас в контингенте, так сказать, представитель зарубежной державы? - Вы же меня не информировали о своем предстоящем прибытии, - отрезал Михаил Борисович, - с черного хода решили, с задней калитки. Ну, а я, признаться, полагал, что если прибудете, так с парадного крыльца. Извините. - Да вот, товарищ Кравчуков, хотелось подемократичнее, так-сказать, с низов, тем более сигнальчик был о неблагополучии. Заезжали тут родители, сигнализировали в область... - Ладно, потом разберемся, когда пройдем ко мне, - оборвал его начальник. В лагере запел голосисто и раскатисто горн, зовя на обед. "Бери ложку, бери хлеб..." - подхватили привычно ребята. - Вы бы вот больше эти сигналы слушали, - сказал Михаил Борисович и повернулся к притихшим ребятам: - Ну что же, вы тут уже побеседовали, успели? - Бодяга это, лабуда, - сказал вдруг принц. Бедный начальник даже приостановился, хотя совсем уже было собрался уходить вместе с ревизором. - Это ты по-каковски?
– спросил он. - По-русски, как, у-это, все. - Хороши!
– Начальник оглядел потупившихся ребят, укоризненно покачал головой.
– Вы что же это русский язык позорите? Этому надо гостя учить? Да еще короля, возможно, в будущем. Доверяй вам, а вы...

Глава IX. СЕРДЦЕ ПЯТОГО.

Вторая встреча была совсем иной, и запомнилась она спартаковцам надолго. Дело шло к вечеру. Огромный огненно-оранжевый, чуть-чуть сплющенный шар солнца вот-вот должен был кануть за горизонт. Пионеры поднялись, чтобы проводить солнце на высокую прибрежную скалу, где стоял позеленевший от времени и щербатый бюст доктора Павла Зиновьевича Савельева. Это он, старый большевик, один из героев гражданской войны, когда-то основал здесь, на Черноморском берегу, лагерь "Спартак". Тяжело больной, доживал он в лагере свои последние дни. Его приводили к вечеру на эту скалу, он сидел тут, смотрел на море и на закат и слушал песни, которые пели для него пионеры. На скале его и похоронили. И стоял здесь старый памятник доктору. Ребята часто поднимались сюда, чтобы полюбоваться красой морского заката, долго потом стоявшей в глазах. А закат и правда выдался очень хорош в тот день. Небо и море были сине-фиолетовыми, а над самой кромкой, отделяющей морскую даль от распахнувшихся во все стороны небесных просторов, накалялась широкая алая полоса, и в центре ее плавилось тяжелое багрово-золотое солнце.
– Ребят-ты, смотри!
– зашептал, придыхая, принц.
– У-это, совсем как у нас Джунгахоры флаг. Услышав это, высокий и очень худой человек в темных очках, седой, смуглый, весь в белом, быстро обернулся. Он стоял поодаль с небольшой группой пожилых курортников, поднявшихся сюда, должно быть, из санатория, что находился неподалеку от "Спартака". Это, верно, их автобус дожидался внизу, у подножия скалы. Высокий человек снял темные очки, худой красивой рукой плавно отвел их от смуглого лица, и Тониде показалось, что движением этим он разом впустил в глаза свои и всю широту далекого неба, и синь моря, и пламя горевшего заката - так много синевы и огня ринулось в упор на пионеров, когда незнакомец глянул на них. - Джунгахори?.. Фари йо джор?
– быстро спросил он у принца. Тот, неожиданно услышав родную речь, доверчиво заулыбался сперва, но тут же сдержал себя и коротко с важностью назвался. Высокий незнакомец медленно подошел вплотную к Дэлихьяру, чуть склонившись, поглядел ему прямо в глаза, - Принц Дэлихьяр?
– Он коротко кивнул головой и добавил: - Ну, давай познакомимся. Я - Тонгаор. Тонгаор Байранг. Принц попятился, насупившись. Во дворце Джайгаданге не полагалось даже произносить это имя... А пионеры сразу стихли и обступили говоривших. Ну конечно, ребятам, как и всем у нас, давно уже было известно имя неустрашимого джунгахорского поэта-революционера коммуниста Тонгаора. Тараска так и вперился в него, стараясь бесшумно пробраться поближе. Вот он какой, Тонгаор Байранг! Без малого десять лет просидел поэт в одиночке в темени страшной гибельной ямы, куда его бросил тиран Шардайях, прежний король Джунгахоры. Всю жизнь свою боролся Тонгаор против захватчиков мерихьянго. Стихи и песни Тонгаора, заживо погребенные в смрадной яме, где должен был погибнуть поэт, пробивались сквозь толщу тюремной охраны, гремели по всему свету. "Слышите?! Мой тайный код!.. Я перестукиваюсь со всем миром, со всеми, кому дороги свобода и правда, стуком наших разгневанных сердец!" - говорилось в одной из песен Тонгаора. И отзывной стук сердец миллионов людей стал в конце концов слышным по всей планете грозным грохотом и заставил правительство Шардайяха извлечь отважного поэта-революционера из тюремной ямы и выслать его за пределы страны. Но годы, проведенные в подземелье, отнимавшие у поэта свет и свободу, отняли у него и здоровье. Теперь он лечился в одном из черноморских санаториев близ лагеря "Спартак". - Мне, наверное, говорить с тобой не полагается, - сказал Тонгаор принцу.
– Вернее, тебе, думаю, со мной говорить не велено. А? Я ведь коммунист. Всегда был и буду против вас, королей, скрывать не стану. Но тебе, мальчик, вернее, твоему имени я кое-чем обязан. Тонгаор пригнулся, чтобы заглянуть принцу в лицо. Но тот отшатнулся и прошипел еле слышно: - Шарахунга ро табанг!.. - Ух ты!.. Как проклинать меня ты выучился.
– Тонгаор вдруг с ласковой хитринкой поглядел на принца и по-озорному закрутил седой головой.
– А вот то, что все ребята у нас в Джунгахоре знают, тебе, должно быть, неизвестно. А, принц? Ну-ка!
– И неожиданно звучным, легким голосом он пропел: - "Банго, банго, бангандай!.." Как дальше? Принц встрепенулся было, но, спохватившись, хмуро глянул на Тонгаора снизу и нехотя, вполголоса пробурчал: - Ну, у-это... "Бунджи, рунджи, джай-ярдай!" Тонгаор одобрительно кивнул. - Молодец! У тебя и слон ведь по этой песенке назван - Бунджи. А вот скажи, кто песенку эту придумал? Не знаешь?.. Эх ты, моя эта песенка, мальчик. Я ее для всех джунгахорских ребят сочинил. Вот видишь, она и к тебе во дворец пробралась безымянной, песенка моя. Песню, мальчик, в тюрьму не спрячешь, на замок не запрешь. Ну-ка, еще раз давай споем вместе ребятам. "Банго, банго, бангандай!" И принц, хотя и отвернувшись, послушно подхватил: - "Бунджи, рунджи, джай-ярдай!" - Видишь, как у нас складно получается. Я же вижу, ты вовсе не плохой малый. И смотри, у каких хороших ребят мы с тобой встретились. Ну, давай свою августейшую десницу. Проще говоря, давай лапу. Не на дружбу, так на песню. Я хочу поблагодарить тебя, мальчик. Я уж сказал, твое имя мне однажды на помощь пришло... Говорил он негромко, но голос звучал так глубоко и веско, что хотелось не только его слушать, но и слушаться. Выговор у него был чистый, только чем-то напоминавший уже знакомую ребятам, певучую, с легким придыханием в нос, манеру речи принца. Ведь недаром еще мальчишкой шестнадцати лет Тонгаор приезжал к нам в первые годы революции и слушал Ленина на съезде комсомола, а потом долго учился в Коммунистическом университете трудящихся Востока в Москве. И вот рассказал теперь пионерам Тонгаор, что, когда король Шардайях вынужден был освободить и выслать его, все было сделано так, чтобы мятежный поэт, вытащенный со дна тюремной ямы, погиб бы на дне моря. С борта корабля его высадили в открытое море на маленькую утлую шлюпку. И корабль ушел, А погода была свежая, и волны все росли и росли, перебрасываясь друг с другом одинокой шлюпкой, как скорлупой пустого кокоса. И заглотил бы Тонгаора океан, если бы не заметили его с борта проходившего танкера "Принц Дэлихьяр". Танкер шел в Советский Союз за нефтью. Моряки увидели человека на полузатопленной шлюпке и подобрали его. Боясь дохнуть, слушали Тонгаора пионеры. Тоня Пашухина глаз с него не спускала. И только свирепо косилась, если кто невзначай шевелился. - Капитан стал мне за время пути верным другом, - продолжал Тонгаор. Танкер приписан к порту Рамбай. А ты, мальчик, должно быть, слышал, каковы моряки из Рамбая... Там много моих друзей. И капитан "Принца Дэлихьяра", когда приходит к этим берегам за нефтью, всегда привозит мне письма. Очень много писем. На "Принце Дэлихьяре" плавают хорошие, смелые люди. Имя твое, мальчик, в верных руках. Думаю, что и ты не обманешь... Погоди! воскликнул вдруг Тонгаор.
– Ровно через неделю твой корабль будет в порту. Капитан навестит меня. Хочешь встретиться? Нет, лучше я его привезу к вам в лагерь!.. А солнце уже входило в море, все небо торжественно пылало. И на фоне этого величавого, широко разлившегося пламени очень красив был высокий, такой худой и смуглокожий, словно его насквозь просвечивало огнем заката, но удивительно прямой, негнущийся белоголовый человек. Он стоял над обрывом и вместе с затихшими пионерами глядел в море. А солнце погружалось в гладь моря и вот уже совсем скрылось... Небосклон слегка повело проступившими по нему вразлет прощальными лучами. Еще несколько минут калилась одна точка на горизонте - там, где воронкой сходились блекнувшие лучи. И казалось, туда, в остывшую пучину, медленно втягивается уходящий свет дня. А потом и эта точка погасла. Наступила минута вечернего молчания. Тонгаор бережно, но прочно удержав за плечо Дэлихьяра, отвел его чуточку в сторону. И они там некоторое время говорили о чем-то друг с другом на родном языке - наследный принц страны Джунгахоры и гордый поэт-коммунист, молодость которого сглодала тюремная яма Шардайяха. О чем они говорили, никто, конечно, не понял, но принц уже не отводил своего плеча из-под руки Тонгаора. Минуту назад еще чужой и непримиримо враждебный человек стал теперь непонятно притягательным. Дэлихьяр, казалось, чувствовал, что с ним говорит не то волшебник, не то мудрец. Но как не походил он на тех мудрецов, напыщенно-бородатых, исполненных медлительной важности, которые во дворце Джайгаданге долгими и нудными часами толковали наследнику престола о шести сутях мира и четырех опорах бытия. Нет, ни на придворных мудрецов, ни на жрецов из Храма Луны и Солнца не похож был человек, имя которого было запретным в Джунгахоре! А в то же время каждое слово его, произносимое на родном принцу языке, упруго, как парус ветром, наливалось какой-то гордой и властной правдой: хотелось довериться ей. Потом оба вернулись к стоявшим в отдалении и все еще тихим пионерам. - А мы тоже за вас все протестовали, когда я учился во втором классе, сказал Тараска, восторженно глядя на Тонгаора. - Спасибо тебе и твоим товарищам, - отвечал Тонгаор. И он очень уважительно и серьезно пожал руку Тараске. Поэт был высок, ему приходилось смотреть на маленького Тараску сверху. Но он не гнулся, а только уважительно наклонял голову, сам оставаясь пронзительно прямым. - А вы прочитайте, пожалуйста, нам какие-нибудь свои стихи, - вдруг осмелела Тонида.
– Я слышала, как вы по радио читали... о космонавтах. - Прочитайте, правда, просим, прочитайте!
– Пионеры сгрудились еще теснее, нетерпеливо зааплодировали. - О космонавтах?
– переспросил Тонгаор.
– Ну, это вы, должно быть, и так все слышали... Разбираетесь лучше меня в этих делах. - А вы бы хотели сами быть космонавтом?
– спросил Тараска, обмирая от уважения. - Мне уже поздно мечтать об этом, да и здоровье я оставил под землей, и так высоко над ней мне уже не вознестись.
– Тонгаор поднял голову и, как показалось ребятам, с завистью поглядел в небо. Но потом вдруг тряхнул упрямо белыми волосами и, чуть прищурившись, хитро оглядел ребят.
– У каждого, пионеры, свой путь к звездам... Я вот хотел бы помочь всем людям проложить путь к звезде, которая зовется - Правда. - А все-таки, - спросил, как всегда, несколько сумрачно настойчивый Слава Несметнов, - как вот, по-вашему... кем интереснее быть - писателем или космонавтом? Тонгаор усмехнулся: - Не знаю... Не знаю, пионеры. Летать в космос пока не приходилось. А вот поэтом... Стойте-ка! Я лучше вам расскажу одну свою притчу, если хотите... Да? Ну, тогда рассаживайтесь вокруг. Ребята мгновенно разместились: кто на уступе скалы, кто на нагроможденных камнях и обломках. Тихонько подошли курортники из санатория. И Тонгаор, медленно оглядев всех, стал читать им свою "Притчу о пятерых". - "Сошлись раз пятеро, - начал Тонгаор.
– Один знал, откуда произошла всякая вещь, и постиг состав ее, и строение, и тайну недр ее, и кромешное вращение мельчайших частиц, все образующих. Он был Великий Физик. Другой смотрел на него и видел ток крови в жилах, и узлы нервов, и всего насквозь, и по дыханию слышал, что у того в легких, как бьется у него сердце, и распознавал срок жизни его. То был Знаменитый Врач. Третий взирал на этих двух и думал, как бренны и бесконечно малы они в сравнении с мирами, которые он разглядел в свои трубы и расчислил. Он был Прославленный Звездочет. Еще один, бывший тут, размышлял о том, как короток шаг этих людей в сравнении с ходом истории и как ничтожен возраст их по сличению с веками. Это был Мудрый Летописец. А пятый думал: "Да, я, должно быть, изучил все меньше, чем они... Но я постигаю сердцем, как просторен мир, как велик ум человека, как всеобъемлюща душа его. Я не знаю точно ее срока и состава, но могу поведать о ней так, что в нее войдут счастье и гармония, и я подвигну ее на новые дерзания, и в слове моем она обретет бессмертие". То был Поэт". ...Так хорош был этот вечер, такая, не знающая конца и края, тишина простиралась над морем и плыла куда-то, безмолвная, за остывающий горизонт, чтобы объять покоем весь вечерний мир, что даже а захлопать никто не решился. Пожилые курортники, сопровождавшие Тонгаора, только головы склонили, понимающе покачав ими. Ребята хотя и не все до конца поняли, но почувствовали, что им позволили коснуться чего-то очень большого и бесконечно дорогого для этого высокого, худого, белоголового человека. А тот вдруг закашлялся, приложил к красивому и тонко вырезанному рту белый платок. Отвернувшись, он долго содрогался в кашле. А когда отнял платок, то не успел сразу скомкать его. И ребята заметили на платке красные пятна. Он виновато сунул платок в карман и долго смотрел на принца. - Смешно и странно сходится порой многое на свете, мальчик, - проговорил Тонгаор. С какой-то горькой нежностью вглядывался он в лицо Дэлихьяра. Но если бы ты только знал, как ты, мальчик, похож на моего сына! Он остался там у нас... в Джунгахоре. С матерью. Не выпускают... Нет, поразительно похож! Только мой сын чуть постарше... А ты скучаешь по дому...
– он замялся, - ну, по своему дворцу, что ли? Перед глазами принца длинной и медлительной, как караван, чередой прошли бесконечные залы Джайгаданга. Они были затенены тяжелыми занавесами, пустынны и гулки, как пещеры. Толстые ковры, застилавшие их, делали вязкими шаги одиноко слонявшегося по безлюдному дворцу Дэлихьяра. А окна были оплетены вьющимися растениями. Они начинали медленно колыхаться, если подойти к ним. И Дэлихьяр, чтобы посмотреть на то, что происходит вокруг дворца, должен был разводить руками эти тяжко колеблющиеся зеленые плети и тукаться в стекло окна, как рыба в аквариуме. Принц сумрачно затряс головой. Тонгаор вздохнул: - А я скучаю. Очень скучаю... Ведь родина, дорогой мой принц, это не только твой дворец и моя тюремная яма. Это все самое дорогое. Это любишь всю жизнь. А раз любишь - значит, скучаешь.
– Он помолчал, насунул вдруг на глаза черные очки, а потом резко сдернул их и еще раз заглянул в лицо Делихьяра.
– Хочешь, я пришлю тебе книжку свою?.. Только она вышла по-русски, но ведь ты хорошо понимаешь? Недаром бабка-королева у тебя русская была... Бабашура? Правда?.. Принц радостно закивал. - Я эту книгу сыну своему посвятил. Так и называется: "Запомни, сын!" Хочешь? Принц опять закивал поспешно и согласно. - А скажите...
– Тараска, прищурившись, поглядел на принца.
– Скажите, товарищ Тонгаор, а вы тоже учите своего сына, чтобы на его тень никто становиться не смел?.. Принца разом бросило в краску. Он метнул яростный взор на болтуна. Тоня тоже нахмурилась. Но поэт, должно быть, сразу понял, в чем дело. - А что такое тень? Твоя тень!.. Это просто то место, которое ты собой заслонил от солнца... По-моему, надо гордиться не тогда, когда ты что-то загородил от света, а тогда, когда ты пустил свет туда, где было темно. Надо так в жизни держаться, чтобы никому солнца не заслонять. Чтобы след твой к солнцу людей вел. Понял? Вот это топтать никому не давай, мальчик. Тараска хотел еще что-то спросить у Тонгаора и опять протолкнулся к нему, но поэт вдруг замахал на него обеими руками и поспешно отступил. - Убери, убери эту гадость!
– Он указал на дохлого полуиссохшего краба, которого держал за одну клешню Тараска.
– Не терплю дохлятины... Я и живых-то их боюсь. Убери, прошу. Тараска оторопело посмотрел на него, подивился про себя, что такой бесстрашный человек трусит, боится какого-то дохлого краба, и с сожалением отбросил свою пляжную находку в сторону. Но тут к Тонгаору подошел один из пожилых санаторников, постучал сердито пальцем по часам на своей загорелой руке, потом молча взял Тонгаора за руку и, отвернувшись, постоял некоторое время, как бы прислушиваясь к чему-то. Покачал головой и отпустил руку поэта. Снизу, от подножия скалы, донесся тройной, нетерпеливый сигнал автобуса. И Тонгаор, по обычаю народа Джунгахоры, строго поклонился маленькому принцу, сперва скрестив плашмя ладони своих рук перед собой и приложив их к сердцу. Принц собрался проделать в ответ то же, но Тонгаор весело схватил Дэлихьяра за плечи, потряс его по-дружески и легонько-легонько ткнул ладонью в лоб. А потом выпрямился и отсалютовал по-пионерски всем ребятам, которые радостно вскинули вверх руки ответным салютом. - Домой, домой!
– сердито приказал пожилой курортник и опять потянул за руку Тонгаора. - Видали, как меня тут строго держат!
– пожаловался тот пионерам.
– Ничего не поделаешь, юные пионеры... Проклятая тахикардия!

* * *

– Дэлька, - спросил Тараска у принца, когда спускались в лагерь, - это что, у вас ругаются так по-вашему, что ли?.. Та-хи-кар-дия! Но принц не знал этого слова. Решили, что так называлась тюрьма, в которой провел долгие годы поэт, Искали это слово даже на географической карте - может быть, страна такая есть вражеская. И только лагерный доктор Семен Исаевич открыл смысл этого слова. Оказалось, что тахикардия - болезнь. Тюремная яма напоминала Тонгаору о себе. Она не только источила его легкие, она зловеще колотилась в его большом сердце, которое долгие годы перестукивалось сквозь камни со всем миром!

Глава Х. "ЗАПОМНИ, СЫН2!".

Через день в палатку номер четыре принесли обещанную книжку Тонгаора. На титуле было написано рукой Тонгаора по-русски и по-джунгахорски: Его высочеству принцу Дэлихьяру от верноподданного Ее Величества Правды. А сбоку было приписано: Принц-дурень дурнем остается, Пока его не вразумят Иль сам за ум он не возьмется. Не сердись, это не я, а Франсуа Вийон, французский поэт, написал еще в XV веке. И знаешь, с тех пор кое-кого успели вразумить. Будь и ты умником, мой мальчик!.. В этот вечер принц был очень задумчив и даже не захотел слушать рассказ Тараски о новогодней елке в Кремле, хотя черед рассказывать был Тараса, так как накануне о слонах и тиграх рассказывал принц. А в палатке номер четыре соблюдалась на этот счет строгая очередность: один вечер - о слонах и Тарзане, другой - о космосе и футболе. Но тут никто уже не настаивал на порядке. Всем хотелось скорее узнать, про что говорится в книжке Тонгаора. Если говорить честно, не все до конца было интересно или совсем уж понятно в этой книге. Но, казалось, она говорила о том, про что и сами ребята если не думали, то смутно догадывались. Будто поэт заранее знал, что им хочется вот так думать, именно так понимать и чувствовать все это. И вот теперь помог своей книжкой расслышать всю где-то таившуюся правду. В книге были и маленькие притчи, вроде уже знакомой пионерам "Притчи о пятерых", и стихи, и примечания поэта к разным поверьям джунгахорцев. Вот как, например, совсем по-новому сказал Тонгаор о легенде про жемчуг и луну, которую уже слышали ребята от принца: "Солнце светит днем, и жаркое сияние его отражается в цветах, и расправляют цветы навстречу ему лучи-лепестки и наливаются сладостью, чтобы стать плодами. Луна выходит ночью, отражается в море, и молочный, прохладный цвет ее ловят створки раковин, и зарождается в них жемчуг. А правда не заходит ни днем ни ночью, как ни тщатся спрятать ее тучи лжи. И лучи истины проникают в ум человека, и в нем, как в створках жемчужин, зреют сияющие зерна знания. И правда отражается, как в цветах, в сердце человека. И расправляет сердце излучение любви своей к жизни и наливается отвагой для борьбы с неправдой и тьмой". Но особенно забрало ребят все, что было написано в разделе книги, который так и назывался: "Запомни, сын!" Тут вот что особенно запомнилось обитателям палатки номер четыре... "Где бы ни родился человек - в лачуге или во дворце, он родится законным наследником всех благ, накопленных человечеством". Тонгаор в своей книге подчеркнул это место красным карандашом: должно быть, хотел, чтобы принц обратил внимание на эти строки. "Правда родится в хижинах, но сотрясает дворцы". "Помни, что власть народа - закон и справедливость. Власть над народом беззаконие и злодейство". "За все, что происходит в мире людей, отвечаешь и ты! Не отказывайся от ответственности, это и есть - совесть. И знай: рык совести не заглушить ни райским пением льстецов, ни шумными здравицами в твою честь, ни убаюкивающим шепотком самоутешения, ни пушечными салютами твоим победам. Мелкими подачками от совести не откупишься. Она требует, чтобы с ней расплачивались сполна, вчистую. И всю жизнь ты должник ее". "Не позволяй себе брать от жизни больше того, что ты даешь ей сам. Когда чашу весов, на которую положено то, что ты дал, перетянет чаша получаемых тобой благ, пойдешь книзу и ты..." "Жить надо во весь рост, головой в предел, не оставляя зазора между собой и потолком возможного, не расслабляясь в прогибе". "Береги себя!.. Нет, не в работе, не в борьбе, не в любви. Там будь безгранично щедр. А вот если требуют, чтобы ты покривил душой, ужался сердцем, притоптал, заглушил, ущемил что-то главное в себе, - тут будь бережен, не уступай себя!" "Плыть надо и против ветра! Но следует знать, откуда он дует, чтобы сообразно этому ставить паруса". "Будь подобен самолету, а не воздушному змею, который запускают на высоту, а там уж он парит, влекомый течениями воздуха. Взлетай сам, за счет собственных сил, обретаемых в разбеге, и держись своего курса!" "Живи не как живется, а как ты считаешь нужным жить. Не отбывай жизнь, не влачись у нее на поводу, а сам веди ее. Ведь недаром спрашивают про человека: "А какую жизнь он ведет?" "Будь добрым, то есть умей прощать маленькое зло, задевшее тебя, и не мирись с тем большим, что гнетет всех". "Тот, кто упивается своим счастьем среди несчастных, подобен сластене, который, накрывшись с головой одеялом, поедает лакомства, припрятанные от голодных. Когда ты счастлив вместе с другими, у радости твоей открытое лицо". "Говорят: "Чужая душа - потемки". Но ты сумей прежде всего разглядеть в ней отсветы добра". "И помни: плевок в чужую душу непременно вернется и в твою собственную". "Что бы ты ни делал, не красуйся этим, а думай о красоте цели". "Не льсти себе, когда пришлось тебе тяжко, что другим легче. Всем еще на свете трудно. Вот если ты хоть малость облегчил жизнь кому-то, пусть полегчает на душе и у тебя". "Чем меньше места занимает человек в жизни, тем больше внимания удели ему. Тянуться перед генералом не хитрое дело, сумей уважить рядового". "Во всем, что обращено тобою к людям, добивайся взаимности. Безответная любовь - это небо без земли, космический полет без стремления вернуться домой..." "Верить в бога - бессилие. Ни во что не верить - безнравственность". Несколько раз перечитали пионеры строки, в которых поэт говорил об искусстве: "Истинный художник - это божественная страсть созидания, ангельское терпение в труде, дьявольское упорство в борьбе за правду и великая человеческая любовь к жизни". "Талант - это дар удивлять правдой". Книга шла по кругу. Каждый читал вслух то, что ему выпадало по очереди. То, что было не совсем понятно, заставляли читавшего повторить. И торжественно звучал в палатке номер четыре голос Ярослава Несметнова, когда он уже в третий раз читал: - "И помни, сын: за бессмертие обычно платят жизнью!" А Тараске особенно понравилось одно изречение: "Если бы взрослые реже забывали, какие они были маленькими, а дети чаще бы задумывались, какие они будут большими, старость не торопилась бы к людям, а мудрость не опаздывала бы". - Да, Тонгаор твой - это человек в полном смысле!
– восхитился, прослушав заповеди поэта, Тараска.
– Недаром я за него протестовал. Ты бы хоть вот у него ума набрался. А то так и останешься принц принцем. И после книжки Тонгаора уже не хотелось ребятам слушать на следующий день очередные рассказы принца о "Книге шести сутей мира", по которой молились в Джунгахоре, где верили, что все на свете состоит из Огня, Воды, Неба, Земли, Жизни и Смерти. Что касается "Четырех опор бытия" - Веры, Силы, Дела и Дружбы, о которых напоминали четыре звезды на флаге Джунгахоры, то тут пионеры дали свои толкования. - Ну, Вера, я считаю, - пояснял Несметнов, - это значит понятие человека... Ну, чему он научился, узнал, в общем. У нас это - наука. Сила - это, выходит, здоровье. Это, между прочим, вполне и по-нашему так. Правда, ребята? Теперь - Дело. Дело - это я так понимаю; труд человека. А Дружба - она везде дружба. Так что это у вас, Дэлька, не так уж глупо сказано. И Тараска тоже соглашался: - Да, ваши там мудрецы тоже с головой. Кое-что соображают. Тонида попросила у принца книгу Тонгаора на денек и что-то переписала из нее в свою тетрадочку. - Тут написано: "Запомни, сын!" - сказала она, возвращая книгу принцу и доверчиво заглядывая ему в лицо, - а я думаю, и дочкам сгодится. Правда, Дэлик?

Глава XI. ТРУДОДЕНЬ ЕГО ВЫСОЧЕСТВА.

По радио сообщили, что надвигаются штормы и ливни. А в колхозе "Черноморская звезда", неподалеку от лагеря "Спартак", только что начали собирать помидоры. В этом году лето было жаркое, и помидоры созрели очень рано. Надо было срочно вывезти уже снятые в порт. Ливни грозили им гибелью. И тогда школьники из соседнего портового города и расположенных вблизи поселков и ребята из пионерских лагерей решили помочь колхозникам. Предложили отправиться в колхоз "Черноморская звезда" и желающим из пионерского лагеря "Спартак". У Гельки Пафнулина, конечно, сразу же, еще накануне того дня, заболел живот. Он стал ныть, корчиться и получил-таки от доктора порцию очистительного. Зато порцию мороженого, причитавшуюся ему за обедом, чтобы оно не повредило больному, с удовольствием съел Тараска за его здоровье. Ну, разумеется, Тонида, Тараска, Несметнов и все мальчики из палатки номер четыре, как и многие другие ребята, кто был покрепче и постарше, собрались идти на субботник в колхоз. Принца решили, конечно, не брать с собой. Но, услышав об этом, Дэлихьяр кинулся к начальнику: - Михаил Борисович, почему, у-это, меня совсем не берут? - Милый ты мой, дружочек дорогой!
– Начальник старался говорить как можно убедительнее.
– Ну королевское ли это дело - помидоры собирать? - А почему, у-это, Ленин?.. Когда на субботник работать, он тоже вместе таскал... Ребята мне рассказали... И я хочу вместе, - Да не равняй ты себя с ребятами. - А я хочу, у-это, равняй! - Ты пойми: наши ребята народ привычный. Поработают, сколько успеют, и делу польза, и им интересно, и руки у них не отвалятся. - И у меня нет, у-это... не отвалятся!
– Дэлихьяр протянул свои маленькие руки, пошевелил необыкновенно гибкими, способными выгибаться во все стороны пальцами. - Не знаю, как у тебя там руки, - начальник потер себе кулаком темя, - а голова у меня определенно от вас всех отвалится. Ну, не было, не было еще в истории такого, чтобы наследник престола в колхозе работал. Не было, пойми! - А Слава Несметнов говорил, так было, - вдруг возразил принц, успевший наслушаться в палатке номер четыре всякого и по русской истории.
– Он говорил, у вас был такой царь, у-это, Петр, очень великий. Вот такой!.. Он сам ездил, у-это, за границу, далеко, работать. - Послушай, ты, королевич!
– уже окончательно рассердился начальник.
– Ты меня, пожалуйста, истории не учи. Я и без тебя ее знаю, тем более нашу отечественную. И времена были тогда другие, и царь иной... Здоровеннейший мужчина был, во - ростом! А куда же ты? - Я все равно, у-это, пойду с ними, - упрямо твердил принц. В конце концов начальник сдался и позвал вожатого. - Ну, забирай эту августейшую особу, чтобы я его больше тут не видел! скомандовал начальник Юре.
– Забирай, раз уж ему так приспичило, но чтобы там у меня - смотри! Ответишь перед всей международной общественностью. Когда принц с вожатым уже выходили, начальник сделал знак Юре, чтобы тот вернулся в кабинет. - Ты там правда, прошу тебя, погляди все-таки. А то эта палатка номер четыре, я вижу, так его разагитировала, что он кишки надорвет. А кто за последствия будет отвечать? И наутро по дороге, которая вела в горы от лагеря, зашагали отряды спартаковцев. Вышли рано. Небо было ясное. День, казалось, предвещал добрую погоду. Но иногда в теплом воздухе сквозили вдруг какие-то холодные токи и налетал изредка порывами шумевший в деревьях и нагонявший волны на море ветер. Надо было спешить. Ребята шли с небольшими рюкзаками за спиной. У них были кое-какие припасы на день. Спартаковцы из палатки номер четыре приговаривали на ходу в такт шагу; "Мерихьянго, джунго ронго табатанг!.. Табатанг! Джунго ронго табатанг!" Что по-джунгахорски означало: "Империалисты, народ Джунгахоры требует, чтобы вы убирались. Убирайтесь, народ Джунгахоры требует". Этому научил пионеров принц, и очень здорово у них получалось: "Мерихьянго, джунго ронго табатанг!" Дорога круто вела в гору. Море то исчезало за поворотом ущелья, то потом снова появлялось. И каждый раз его было все больше и больше. Оно становилось неоглядно огромным и занимало теперь уже, казалось, половину всего обозреваемого пространства. И горизонт поднимался как будто вместе с ребятами, шедшими в гору. Это в ущельях гудело: "Табатанг... Джунго ронго табатанг..." А потом был очень трудный день. Надо было носить огромные зелено-красные, тугие и лоснящиеся, как боксерская перчатка, помидоры в корзинах, складывать в ящики, сбитые из занозистых досок с широкими просветами между ними, и тащить эти тяжелые ящики на весы. А потом нести к то и дело подъезжавшим грузовикам. Ветер с моря дул все сильнее, и даже разгоряченные ребята чувствовали, что каждый порыв его словно холодней, чем предшествовавший. Небо начинало заволакиваться тучами. Бюро прогнозов не ошиблось, где-то уже глухо погромыхивало за горизонтом. Сперва Дэлихьяру было страшно, когда он увидел огромную груду помидоров и поволок с Тараской первую корзину. Ему подумалось, что он не справится. Дело казалось непосильным. Если бы не было стыдно перед ребятами, он бы отказался. Но потом вдруг все пошло легче. Он приспособился, приноровился. Да и ребята вокруг него шутили, подбадривали, осторожно один за другим ступая по склону горы, неся полные помидоров корзины к весам близ шоссе. Все тотчас же возвращались бегом, уже размахивая порожними корзинами, а Тараска надевал корзину себе на голову и хлопал по ней, как по барабану. Некоторое время все шло очень хорошо и складно. А потом опять вдруг стало очень трудно, и каждый раз было все труднее и труднее. Принц с Тараской стали отставать. Другие ребята в одиночку успевали сдать на весы больше помидоров, чем они вдвоем. Подошла Тонида, хотела помочь. - Давай, Дэлик, подсоблю, - предложила она, - а то не выполнишь задание. Но принц очень рассердился: - У-это, уйди... У-это, не Джунгахора, не поддамки. То есть, у-это, не поддавки. - Как хочешь, - сказала Тонида и отошла, ничуть не обидевшись и даже как будто довольная. Вот и последняя корзина с крупными, тяжелыми, давно поспелыми помидорами была отнесена на весы, а потом осталась лежать возле них вверх дном, порожняя и уже ненужная. Запыленные, сами красные, как помидоры, побежали ребята к колодцу помыться. Но Тонида повела принца к рукомойнику, который был возле сторожки. С ними увязался, конечно, и Тараска. И пока принц плескался под рукомойником, который очень его забавлял - поддашь снизу, а сверху льется, - Тараска, видно, наболтал что-то старухе сторожихе, потому что она побежала за чистым рушником - полотенцем и, пока принц утирал лицо и руки, все приговаривала: - В нынешний период прынцам уж какой ход! Тем более без отца, без матери... Тут уж и в хоромах не жизнь, будь ты хоть прынц, хоть кто... А на прощание она отозвала Тониду и, отсыпав ей слив в пакет, тихонько стала поучать: - Вы его уж там не очень шпыняйте, а то озлобится и после - народ тиранить. Мальчонка он, видно, душевный, совесть имеет. Затем спартаковцы и ребята из соседних прибрежных поселков и из портового города сложили вместе все припасы, вытряхнутые из рюкзаков, и поделили всё по-братски. И на костре в большом котле-кагане варили похлебку. Тонида, размахивая огромной ложкой - половником, - проворными руками разливала кому в котелок, кому в чашку, покрикивая: - А ну давай, кому добавки? А ну подставляй, подзаряжайся! На обратном пути прихватил ребят начавшийся дождь. Хорошо, что успели отгрузить все помидоры, теперь им было уже не страшно, они следовали куда полагается - в порт для отправки на пароход. Дождь был еще теплый, и ребята с удовольствием подставляли под его веселые струи свои разгоряченные лица. Только принц все прятал что-то очень бережно под куртку во внутренний карман. То была справка, выданная в правлении колхоза "Черноморская звезда". В ней, в этой бумажке, говорилось, что принц Дэлихьяр Сурамбук заработал половину трудового дня в колхозе "Черноморская звезда" и имеет право на соответствующее начисление. Как уже заранее было договорено, все заработанное ребятами должно было пойти на укрепление памятника доктору Павлу Зиновьевичу Савельеву основателю "Спартака". Принц шагал очень гордый, то и дело поглядывая на свои ладони, иногда трогая их языком. Ладони были солоноватые, и там, где начинались пальцы, вздулись и слегка саднили бледноватые, странные, немножко похожие на маленькие сердолики полупрозрачные пузырьки. Один из них был содран и кровоточил. - Тарасика, у-это, что у меня такое?
– спросил наконец, не выдержав, принц. - Самые нормальные мозоли, - сказал Тараска.
– Ты что, никогда не видел? - Нет, у-это, в первый раз вижу, - признался принц. С уважением всматривался он в собственные ладони.

Глава XII. ВОЛНЫ ДАЛЕКОГО ШТОРМА.

Уже заметно укоротился день, и надо теперь было торопиться, чтобы вовремя, до ужина и линейки, поспеть на скалу доктора Савельева и полюбоваться оттуда заходящим солнцем. И все ближе подступали сроки расставания. Об этом не хотелось думать, но думать приходилось. Принц очень жалел, что с ладоней его уже почти сошли трудовые мозоли. Он даже пошел к лагерному врачу Семену Исаевичу, чтобы попросить как-нибудь закрепить эти почетные знаки, но доктор сказал, что ничего искусственно сделать тут нельзя. Мозоли зарабатываются трудом. Все чаще вспоминался ребятам дом, и нет-нет да и начинали заговаривать пионеры о том, что происходит у них сейчас в родных местах, и показывали или даже читали друг другу вслух письма. А письма были полны всяких хороших новостей. Тараске писали, что его ждут уже на новой квартире и отложили до приезда из лагеря праздник новоселья. И даже на конверте был уже совсем другой адрес, не тот, по которому прежде писал домой Тараска. Ярославу Несметнову отец-шахтер сообщал, что он вернулся из санатория, что ломота в ногах совсем после ванн прошла и что по приезде сына отец с ним готов помериться в беге на стометровку и еще поглядим, мол, кто кого... Сообщали о том, какой урожай яблок ожидается, сообщали об открытии новых улиц и переименовании старых, о приезде родственников, о новых интересных картинах в кино. О разных плохих новостях старались, должно быть, не писать, чтобы не огорчать ребят на отдыхе, да и, кроме того, правда, хорошего в жизни становилось все больше и больше. Немало писем получила и Тоня Пашухина. Писали подруги из детдома, жившие лето на приволжской даче. Просили привезти обязательно морских камешков для коллекции. И учительница Клавдия Васильевна сделала в одном письме приписку о том, что соскучилась по Тоне Пашухиной и ждет не дождется, когда снова начнутся занятия в школе и все опять будут вместе. Ну, насчет того, чтобы ждать не дождаться занятий, так об этом ребята не так уж часто говорили, но все же каждый что ни день больше думал о той главной жизни, которая ждала его дома после солнечных, веселых, но чуточку уже начавших приедаться лагерных дней. Только принцу некуда было спешить. Да и писем он ни от кого не получал. Звонили несколько раз из Москвы из посольства, справлялись у начальника, все ли у принца в надлежащем порядке. Пришло еще письмо от министра двора из Хайраджамбы. Министр двора Его величества короля Джунгахоры Джутанга Сурамбияра сообщал Его высочеству принцу Дэлихьяру Сурамбуку, что Его величество здравствует, благоденствует, чего и Его высочеству желает. Но даже о слоне Бунджи, единственном живом существе, по которому скучал принц, никто ни слова не написал Дэлихьяру. "Остаюсь Вашего королевского высочества верноподданным и преданнейшим слугой", - писал в конце своего послания министр. "Ну и оставайся", - мрачно думал принц. После уютной палатки номер четыре, прохватываемой соленым, так хорошо пахнувшим ветерком, не хотелось возвращаться в колодезный сумрак Джайгаданга. А о поступлении в суворовское училище что-то ничего пока слышно не было. Министр двора об этом не писал, а директор сказал, что и ему на этот счет пока еще ничего определенного не сообщили. В последнее воскресенье решено было вручить принцу пионерский галстук. Он, собственно, давно уже заговаривал об этом, но ребята считали, что надо сперва проверить человека достоин ли он, будучи королевского звания, носить алый знак пионерской доблести. Теперь всем было ясно - достоин. Весь лагерь собрался на большой Площадке Костра, там, где была лагерная мачта с алым флагом. Начальник Михаил Борисович пришел на сбор очень торжественный, в белом пиджаке, на котором в такт его шагам побрякивали ордена и медали. И сколько у него их было! Ребята даже глаза вылупили. Они и не ожидали, что у начальника "Спартака" так много боевых и всяких прочих наград. Все ждали Тонгаора. Он обещал приехать в этот торжественный день. Но перед самым сбором позвонили из санатория "Стрела" и сообщили, что Тонгаор заболел: у него опять пошла кровь горлом. Отбитые в застенках Шардайяха легкие напомнили о пережитом. Надо было начинать сбор без него. Пробили дробь барабаны, сыграли сигнал "Слушайте все!" лагерные горнисты. Михаил Борисович поднялся на маленькую трибуну возле мачты. - Дорогие ребята, уважаемые друзья, юные пионеры!
– сказал начальник.
– Мы сегодня вручаем алый пионерский галстук гостю из далекой страны Джунгахоры. Он показал себя хорошим товарищем, верным человеком. Не правда ли? - Правда, верно!
– загудели ряды спартаковцев, прямоугольным строем охвативших мачту. - Я тоже так думаю, - продолжал Михаил Борисович.
– Конечно, мы его по нашим пионерским законам не имеем права полностью принять в организацию, но есть предложение считать его другом нашего лагеря "Спартак" навечно и заочным, так сказать, пионером. Неизвестно еще сейчас, как у него сложится жизнь, но верю я, все мы с вами верим, что будет он жить по чести, по совести, уважая тех, кто трудится, и стараясь, чтобы народ в Джунгахоре имел справедливую и хорошую жизнь. Вот тут я и скажу ему: "Будь готов!" И принц, выпрямившись, вскинув руку, закричал что есть силы: - Взигада хатоу!.. Наконец-то он имел законное право закричать так. Ему давно уже хотелось самому, от себя лично, произнести эти заветные слова, которыми на линейке откликался весь лагерь. Он и прежде под шумок произносил вместе с товарищами, выговаривая по-своему - "Путти хатоу!
– Взигада хатоу!" слова этой таинственной и прекрасной, зовущей в какое-то необыкновенное будущее присяги, где слышались боевой приказ и ответная клятва. Но сегодня Дэлихьяр произнес это уже с полным на то правом. По знаку Юры он вышел из строя и замер перед трибуной. Вожатый медленно и важно повязал на его шее красную косынку и стянул ее узлом спереди на груди. И все пионеры в строю вскинули руки вверх салютом, а над трибуной на второй небольшой мачте медленно всплыл раздуваемый ветром флаг Джунгахоры. А потом был концерт. Пел пионерский хор. И две девочки исполнили джунгахорскую пляску в честь принца-пионера. Но это еще было не все. Загремели барабаны, запели трубы, хохот, визг прокатились по рядам спартаковцев, и на площадку вышел слон. Да, друзья мои, слон! Размахивая матерчатым хоботом, он ногами, похожими на балахоны, шатаясь из стороны в сторону, топтал площадку. То перегибаясь пополам, то сам себе наступая на ноги, слон приблизился к принцу, поклонился ему, подогнул передние ноги. И Юра помог принцу вскарабкаться на спину слона. Но тут слон не выдержал, расфыркался, захохотал на два голоса и провалился посередке. Туловище его перекрутилось жгутом. Из-под смятой материи вылезли Слава Несметнов и Тараска, и оба они вместе с принцем барахтались, путаясь в балахонах и катаясь по земле со смеху.

* * *

На другой день погода совсем испортилась. То и дело накрапывал дождь. Ветер словно затаился. Но где-то, должно быть, в море был шторм, потому что огромные взбаламученные волны мертвой зыби накатывались на пляж, волоча песок и водоросли. И море стало полосатым и рыжим, как тигр. Яростное и ревучее, вгрызалось оно в прибрежную гальку. Шторм проходил стороной, издалека гоня к лагерному берегу тяжелые валы. Где-то, видно, разыгрался нешуточный ураган. В горах, через которые шла электропередача, повалились опоры, и в лагере потух свет. Ужинали при свечах и фонарях. Пламя их оставалось неподвижным, в душном воздухе не чувствовалось ни дуновения. Все глуше ревело и успокаивающееся море. Прибой стих. Снизу от моря доносилось лишь легкое, бархатистое, умиротворенное рокотание ворошимой волнами прибрежной гальки. Море мурлыкало, как кошка, устраивавшаяся на ночь. Непривычно темно было в лагере. И принц еще перед ужином сговорился с Тонидой, что они под покровом спустившейся ночи встретятся на берегу у самого моря. Им давно хотелось поговорить о чем-то важном. И, пользуясь темнотой, так как в лагере, если не считать маленького электрического фонарика Славы Несметнова, были лишь свечки, Дэлихьяр спустился к морю. Здесь было свежее, чем наверху, но все-таки чувствовалось, что вечер душный, и затишье как бы предвещало что-то тревожное. Они встретились в условленном месте - Дэлихьяр и Тонида, - у высоких плетеных кабинок для переодевания. У них давно уже было задумано забраться как-нибудь в эти кабинки, соединиться проводами через маленький транзистор принца и попробовать вести разговор так, словно они в космосе, как разговаривали там, под звездами, "Ястреб" и "Чайка". Ведь похожи же были эти маленькие, вертикально торчавшие конусообразные кабинки на космические ракеты. Во всяком случае, и Дэлихьяру и Тониде казалось, что очень похожи. Тьма густела, только слева на горизонте образовался просвет, заполнившийся розоватым сиянием. Там должна была вскоре взойти луна. Принц влез в свою кабинку, а Тонида, взяв подключенный к его транзистору провод, вошла в соседнюю. Оба занавесились в своих кабинках. Принц стал налаживать аппарат. В нем что-то тихонько попискивало. Потом Дэлихьяр переключил транзистор на телефонную связь и сказал тихо в капсулу наушника: - Ту-ось-я, ты слышишь меня?.. Прием, прием... В тишине мурлыкало море. А там, на горизонте, вдруг проступили огнисто-сверкающие плесы. Накалилось докрасна море и словно вздулось, огнеполосое. Вспучиваясь, прорвалось наконец, и огромная, полная, багрово-рыжая луна вылупилась из моря, гладкая, как скафандр космонавта. И пошла забирать вверх. Видно было почти на глаз, как она быстро поднимается все выше над морем. - Прием, прием...
– повторил в наушник принц. - Слышу тебя, Дэлик, слышу, - раздалось в маленьком транзисторе, - а ты меня? Прием, прием... - Я тебя слышу, давай разговаривать... У-это, никого нет, да? Мы только... А все далеко-далеко. Спроси меня что-нибудь, Ту-ось-я. Прием, прием... - Скажи еще раз так, как это чудно ты говоришь "Тося". Меня никогда так никто не звал. Ну, скажи. Прием, прием... - Ту-ось-я, - произнес он как можно нежнее в капсулу наушника.
– Ту-ось-я. Я плохо говорю? - Нет, нет, ты очень хорошо говоришь. Так никто не говорил. Теперь ты спроси. Прием, прием... Им и правда казалось, что они ужасно далеко-далеко от всех. А луна как будто летела к ним навстречу, и где-то в просветах между тучами уже виднелись звезды, словно тучи расступились, освобождая дорогу им двум, летящим рядом в мировом пространстве и тихо переговаривающимся между собой. - Ты что больше всего на свете, у-это, любишь?
– спросил принц.
– Прием, прием... - Я - Волгу нашу. Когда солнце садится у нас в Горьком, с откоса такой вид далеко... Прямо будто всю жизнь вперед видишь до самого края света. А ты? Прием, прием... - А я - утро, у-это, когда все еще спят, а я уже нет. И я все вижу, а никто еще не видит. Я уже днем, а все еще ночью. Я понятно сказал?.. Прием, прием... - Конечно, понятно. Ты очень хорошо сказал. Я тебя слышу очень ясно, и я так представила себе, как ты сказал... Можно тебя еще спросить? Прием, прием... - Можно, у-это, сколько хочешь. Прием, прием... - А ты когда был самый, самый счастливый? Прием, прием... Тоне пришлось долго ждать ответа, она даже несколько раз дунула в наушник и повторила: "Прием, прием..." Наконец она услышала: - Никогда не был, у-это, скучно было. А сегодня я самый, самый счастливый. - Почему?.. Прием, прием... - Потому, что, у-это, ты так говоришь со мной... - Скажи еще раз, как говорил: Тося. - Ту-ось-я... Что-то не совсем ладно было в аппаратике, потому что в разговор прорвались какие-то посторонние голоса. Мир толкался к ним в уши, пел, подвывал и бормотал что-то. Принц довернул пальцем маленький винтик на транзисторе и совсем перестал слышать Тоню. Путано загомонило, оборвалось, снова, уже тоненько, затукало в самое ухо. И вдруг он ясно услышал, как кто-то позвал его очень издалека. Да, он ясно слышал, как чей-то низкий голос произнес: "Дэлихьяр Сурамбук..." Кто-то звал его из неведомой и загадочной дали. Он услышал английскую речь. Он неплохо понимал по-английски. Какая-то далекая станция сообщала: "..Результате чего король Джутанг Сурамбияр отрекся от престола в пользу своего младшего брата, наследного принца Дэлихьяра Сурамбука. В настоящее время принц находится за пределами Джунгахоры. В самые ближайшие дни, как нам сообщили из Хайраджамбы, принц вернется в столицу и займет престол Джунгахоры как король Дэлихьяр Пятый". Голос в транзисторе ушел куда-то, сместился, кто-то запел в самое ухо, потом послышались свист и завывание. Тщетно в своей кабинке Тоня повторяла: "Прием, прием..." Дэлихьяр не откликался. В смятении крутил он винтики и рукоятки транзистора. Несколько раз он слышал свое имя со словами на разных языках: "Клейне фюрст Дэлихьяр...", "Пти прэнс Дэлихьяр...", "Принц Дэлихьяр..." звали его на всех языках. Мир словно взывал к нему, мир звал его к власти. Он сперва растерялся, не зная, что должен сейчас делать. Он выскочил из кабинки, подбежал к соседней, схватил за руку Тоню, потянул за собой. - Туонья!.. Туосья!
– бормотал он, задыхаясь от тревоги и нежности.
– Ты слушай, - он прижимал к уху ничего не понимавшей Тони транзистор, слышишь? Я - король! Понимаешь? У-это, брат больше не король, сейчас сказали. Король - я. Теперь я буду делать, у-это, так, как хорошо. Тоня молчала. Она отняла от уха наушник, в котором что-то попискивало, курлыкало и булькало, отдала аппарат Дэлихьяру. - Значит, уже не поступишь в наше суворовское?
– спросила она. Принц растерялся. Он думал сейчас не об этом, он думал, что надо ехать домой, в Джунгахору, и что-то делать там, чтобы было людям лучше, чтобы было не так, как раньше. Чтобы никого не бросали в ямы. Чтобы Тонгаор мог вернуться к сыну, и, возможно, он, Дэлихьяр, подружится тоже с этим мальчиком, сыном поэта. И чтобы на слонах катались теперь те худенькие голые ребятишки, которых полицейские отгоняли бамбуковыми палками от дворца Джайгаданга. И чтобы мерихьянго не очень-то распоряжались в Джунгахоре. И, может быть, Тоня тоже теперь поедет в Джунгахору? - Ты тоже поедешь, у-это, к нам, - просительно заговорил он.
– И мы с тобой будем, как брат, у-это, и сестра. Я скажу, чтобы ты жила у нас в Джайгаданг. Луна опять зашла за тучи, и сквозь сгустившийся сумрак не видно было глаз Тони, но Дэлихьяр знал, что она смотрит на него. - Поедешь, у-это, к нам?
– спросил Дэлихьяр. Она молчала. До этого вечера никто и никогда не называл ее Тосей. Звали Пашухиной, Тонидой, Торпедой, Тонькой-Боеголовкой, иногда - Тоней. Но вот Тосей назвали в первый раз. Нет! Она вспоминала сейчас не дразнилки, которыми ее изводили в детдоме мальчишки, и не старые обиды, а их было немало, и не те трудные дни, когда они переезжали в новое помещение детдома и два дня было холодно в сырых стенах, да и с едой тоже было плохо: так как кухня еще не работала, приходилось есть все холодное, и был скандал в роно. И не то вспоминала она, что ей выдали однажды платье, которое было мало с самого начала, и все смеялись, дразня ее гуской. Раньше она все это помнила, а сейчас думала совсем не про то. Волга текла большая, спокойная. Звезды и бакены отражались в ее глади. И где-то далеко за песками, почти ушедшими в воду, гудел и гудел пароход, зовя ее: "То-то-то-то-ня!.." Или еще вот как шла она с ребятами под музыку. Им махали с трибун, и знамя трепало шелком по щеке и щелкало, заигрывая, по носу. И то вдруг вскидывалось парусом и несло вперед. И как писали письмо космонавтке Вале, а она ответила, что они будут, может быть, такими же... И вспомнилось, как она ездила с экскурсией на автозавод и старая работница в синем комбинезоне сказала: "Вот становись, учись. Мне уже время вроде на покой, а ты заступай. Не с ходу, конечно, а помалу, полегоньку. Ты, видать, сноровистая и главное ухватываешь, доверить можно". И учительница и воспитательница Лидочка, Лидия Владимировна, тоже любила говорить, когда казалось, что трудно: "Молодец ты, Антонида, уважаю я тебя. Верю. Понимаешь, верю. Справишься". Ей верили. Могла ли она поступить так, чтобы о ней подумали, будто обманулись в ней? Все это и было и оставалось самым дорогим на свете. Нигде и никогда не могло бы стать что-нибудь важнее и дороже. Разве можно было отрешиться от этого, не доказать, что верили не зря? Она почувствовала себя большой, уже совсем взрослой, куда более старшей, чем маленький Дэлихьяр, хотя тот и стал теперь королем. - Эх, Дэлик ты, Дэлик, - очень тихо проговорила она, - додумался... Хоть и король ты, а еще вовсе дурная твоя головушка. Ну куда ты меня зовешь? Он встрепенулся: - Хочешь, тогда я сам буду не ехать? Хочешь, я, у-это, отречусь? - Что ты, Дэлька...
– Голос у нее был словно усталый.
– Ты же должен, это ведь нельзя. Тебе вышло заступать. Он подошел к ней совсем близко, виновато заглядывая в глаза. Луна снова выбралась из-за туч. Строго и печально смотрели на маленького короля из-под сросшихся бровей немигающие глаза Тони. - Положи мне руку сюда, у-это, где сердце... как у нас в Джунгахоре, если дорогой друг, надо делать, - сказал Дэлихьяр и, осторожно взяв руку ее, подставил под нее свой левый бок.
– А другую, у-это, ты себе сама... тоже так... Вот. А я себе на лоб и тебе.
– Он осторожно коснулся своей ладонью ее прохладного лба.
– Вот так. Мы теперь, у-это, все знаем друга друга. Да? - Ага, - не то согласилась, не то просто выдохнула Тоня.
– Что на уме, что на сердце. - Ты - Туонья, - сказал король, - и еще ты - Туосья. Я хорошо так говорю?..

Глава ХIII. НОЧЬ БОЛЬШОГО СОВЕТА.

Обеими руками прижимая к неистово колотившемуся сердцу приемник-транзистор, он с разбегу просунулся в палатку номер четыре. И замер. В палатке было уже темно и тихо. Бушевавший днем шторм повредил электросеть на берегу возле гор, и в лагере "Спартак" из-за темноты все сегодня легли пораньше. - Ребят-ты, - осторожно, с придыханием позвал принц, стараясь хоть что-нибудь разглядеть во мраке. Голос у него был виноватый.
– Вы уже, у-это, укладались спать? - Это кто?
– послышалось из темноты.
– Дэлька, это ты, что ли? Чего не спишь? Где гоняешь? - Ну... у-это... Я могу сказать, когда утро... Только я, у-это... - Да ну тебя! "У-это, у-о"!.. Говори толком, раз уж разбудил. Чего натворил? И все в палатке услышали сквозь темноту робкий голос чем-то, видно, очень смущенного Дэлихьяра. - Ребят-ты, у-это... Я не натворил сам. Хочите - верь, не хочите - не верь. Только, у-это, я сделался король. - Это что, точно?
– проговорил кто-то спросонок из дальнего угла. - Честная правда! Клянусь солнцем и луной, пусть мне не светит! Сейчас, у-это, по радио... - Слушай, ты брось, в самом деле... Какое радио? Тока же в лагере нет. Слышно было, как Слава Несметнов резко поднялся на своей койке. - Так у меня, у-это, транзистор, честное пионерское!.. Ну, если хотите, у-это, честное королевское! Такой клятвы в палатке номер четыре еще никогда не слышали, и теперь все приобретало уже какую-то убедительность. - Вот это будь здоров, ваше величество! Вот так номер!
– завопил из темноты Тараска.
– Славка, да посвети ты ему своим батарейным!.. Там, где слышался голос Славки, чикнуло. И разом перед ребятами высветились чуточку распяленные ноздри, пухлые губы и края век с дрожащими ресницами. Несметнов направил вспыхнувший луч прямо в лицо Дэлихьяру, потом деликатно отвел фонарик. Нет, должно быть, Дэлихьяр не врал. Но кто со сна, а кто из нежелания нарваться на розыгрыш еще не верил. Тут вспомнили, что как раз в этот час должны передавать из Москвы "Последние известия". Дэлихьяр мигом настроил свой приемник. И верно, Москва уже передавала ночной выпуск, А после сообщения по стране, только лишь пошли зарубежные новости, все услышали: "В результате военного переворота в Джунгахоре король Джутанг Сурамбияр отрекся от престола в пользу своего малолетнего брата принца Дэлихьяра Сурамбука, который в ближайшее время взойдет на престол под именем Дэлихьяра Пятого..." - Делишки...
– произнес Тараска.
– Как решать будем? Вое были несколько подавлены сообщением. К тому, что в палатке живет принц, уже давно привыкли. Но сейчас тут был король. Что ни говори, властелин целой страны. Как теперь надо было с ним поступать? Ни в одной "Книге вожатого" слова не было об этом. - Да, тут думать и думать, - изрек Тараска. - Ребят-ты, - тихо начал Дэлихьяр, - вы, у-это, только скажите... Может быть, я, у-это, еще не очень совсем доразвитый... Вы мне помогите, раз, у-это, пионеры. ...И собрал король той ночью Большой совет. И был этот совет в палатке номер четыре пионерского лагеря "Спартак" на берегу Черного моря. Надо же было помочь человеку, если его поставили королем. - А что, если ему отречься? А народ пусть сам правит, - предложил многомудрый Тараска. - Погоди ты, - рассудительный Ярослав ткнул ему в лицо лучом фонарика, тут надо с умом. Пока он король, так может командовать. А если сам себя отменит, так неизвестно еще, что там наворочают. Решили, что прежде всего новый король должен обратиться к населению Джунгахоры с манифестом в центральных газетах. Так всегда в подобных случаях поступают цари и короли. На листке, вырванном из тетради, служившей недавно бортжурналом в День космонавта, стали при свете электрофонарика составлять манифест. - "Здравствуйте, граждане Джунгахоры! Уважаемый народ! Это пишет вам бывший принц Дэлихьяр Сурамбук, а теперь я буду у вас король Дэлихьяр Пятый. Я всегда был за народ и против мерихьянго и таких, которые за них и за войну. Я всегда буду за мир. Я вам обещаю, у-это, справить праведливо... ой, у-это, править справедливо". - И не очень уж командовать, - подсказал Тарасик. - "И не очень уж командовать", - послушно записал король. - Ты знаешь что?
– прервал вдруг ход совещания Несметнов.
– Ты вот что!.. Обещания-то некоторые давали, а как начинали править, то всё забывали. Ты вот надень галстук и дай нам тут клятву, что будешь править по такому закону, как нам обещал: "Слоны - всем! В ямы - никого! Мерихьянго - вон!" Все пионеры дружно поддержали Несметнова и потребовали, чтобы в королевском манифесте было записано, что слоны, которые прежде могли принадлежать только богатой верхушке "хиара", теперь должны стать достоянием народа. В тюремные ямы с желтыми кусачими муравьями новый король поклялся никого не бросать. А иностранных захватчиков, империалистов мерихьянго, пообещал гнать в три шеи. Король надел пионерский галстук. Слава Несметнов посветил ему фонарем, чтобы правильно был завязан узелок на груди короля. Дэлихьяр по-пионерски отсалютовал всем и произнес присягу, которую от него потребовали. И все ребята свели с королем руки вместе и негромко, но торжественно повторили: "Слоны - всем! В ямы - никого! Мерихьянго - вон!" Вообще жизнь в Джунгахоре при короле Дэлихьяре Пятом обещала быть хоть куда! Долго шел государственный совет в палатке номер четыре. Несколько раз, когда слышались шаги дежурного по лагерю близ палатки, все члены совета кидались на койки, покрывались одеялами и принимались в темноте усердно сопеть. Потом осторожно высвобождали головы, прислушивались, спускали ноги на пол - и заседание Большого совета продолжалось. В ту ночь было подвергнуто обсуждению немало реформ, которые король собирался провести в Джунгахоре. Решено было, например, создать при дворе короля Постоянный главный детский совет. После некоторых словопрений решили допустить в него и представителя от родителей. Разногласия возникли вокруг вопроса о школьном обучении. Сперва тут все было ясно. Все дети Джунгахоры должны были учиться. Ничего не поделаешь... Но вот Тараска выступил против совместного обучения с девочками. - Ну их, в самом деле, - отмахивался он.
– Я тебе, Дэлька, не советую. У нас вот уж социализм давно, а и то житья от них нет. Но король надолго задумался и, должно быть вспомнив про кого-то из третьей дачи, где жили, как известно, пионерки, решительно заявил, что девочки будут учиться в Джунгахоре непременно вместе с мальчиками. - Ребят-ты, - вдруг осторожно и заискивающе осведомился он, - а можно мне, у-это, один слон, чтобы мой оставить? - Ага!
– злорадно накинулся на него Тараска.
– Как до слона, так уж слабо стало. Слава Несметнов заткнул ему рот лучом своего фонарика. Тот чуть не подавился. Остальные ребята тоже не согласились с Тараской. Одного персонального слона решили пока оставить королю Джунгахоры. - Ура-а-а!
– воскликнул король и от радости встал на голову, как его обучил еще недели две назад Тараска. Его величество тут же заработал хорошего шлепка по затылку, чтобы не шумел, так как дело было ночное и давным-давно уже всем в лагере полагалось, по правилам, видеть если не седьмой, то по крайней мере третий сон. Долго еще продолжался совет. Утвердили закон, по которому в космос разрешалось теперь летать всем, не глядя на происхождение. Прежде-то по закону Джунгахоры даже в обычную авиацию, не говоря уж о космосе, допускались только представители знатных родов. Тут посыпались еще всякие предложения и законопроекты, но солидный Слава Несметнов шикнул на разошедшихся пионеров: - Полегче вы, поаккуратней, ребята, давай без вмешательства! Как бы нам тут дров не наломать. Пойдет еще мировая заварушка, втяпаем всех. Верно я говорю, Тараска? А? Он направил луч фонаря в угол на Тараску, но увидел, что тот уже спит, приткнувшись к плечу короля. А Дэлихьяр Пятый тоже мирно посапывает вместе со своим советником. Оба еще не привыкли решать государственные вопросы по ночам. Пришлось отложить дело до утра. Как известно, оно вечера мудренее, а без мудрости попробуй-ка править государством.