Серый говорил, что он еще спарринг хотел, но дураков и бессмерных не нашлось. Все расползлись по углам. А вот груши не успели…

Бродяга этого не видел, потому что тогда же, оставив молчаливо смахивавшую слезы со щек Лялю с Ванькой, занимался утрясанием дел по заводу. Потому что Хазару как-то внезапно стало на него пофиг, а бросать было нельзя. Каз в это же время разбирался с погонами, которых нацелили на то, что произошедшее — не что иное, как рейдерский захват. Было много вопросов, кто нацелил именно в этот момент, и выводы напрашивались совсем уж непростые… Но, опять же, задать правильные вопросы нужным людям по уровню мог только Хазар, а он ушел в жесткий штопор.

Веселое было время…

Его котенок два дня сидела в доме Хазара, изображая няньку при отказывающемся разговаривать и смотреть на кого бы то ни было Ваньке, а самого Бродягу видела только наездами. Вымотанного, злого и голодного. На них с Казом свалилось все вообще, и ощущение от происходящего остро напоминало момент десятилетней давности, когда Хазар вышел из тюряги.

Они прикрывали тылы и терпеливо ждали, когда старший друг отведет душу и успокоится.

Бродяга все ждал, что Ляля не выдержит напряжения и неопределенности, что-то скажет, возразит, обидится, и морально готовился к тяжелому разговору, потому что сделать выбор между другом в беде и своим котенком не мог. Нереально это было.

Но Ляля ничего не говорила, не смотрела со слезами при встрече, не обижалась. Встречала его с радостной улыбкой, говорила про Ваньку, что он сегодня чуть-чуть поел, а еще в бассейне покупался, а она сварила супчик, и вот на, поешь, и соскучилась, и люблю…

И еще что-то говорила, а Бродяга слушал, смотрел и ощущал, как тает, словно ледышка на апрельском солнце, и не может оторвать взгляда от ее сияющих рыжих глаз, и улыбки лучистой, и голос ее, мягкий и ласковый, успокаивал, настраивал на правильный, нужный лад, и приходила уверенность, что все будет хорошо. Непременно.

Через два дня Хазар вышел из разгромленного зала, приехал в дом, побрил черную поросль на жесткой, осунувшейся больше обычного физиономии, заглянул к сыну, но пробыл в его комнате меньше минуты.

Появился на пороге гостиной, оглядел мертвыми глазами сидящих там Бродягу, Лялю и Серого.

— Ты, — кивнул он Серому, — следишь за ребенком. Глаз не спускаешь.

Серый понятливо помотал головой.

— Ты, — перевел Хазар взгляд на Лялю, уцепившуюся за пальцы Бродяги и испуганно хлопавшую ресницами, — спасибо за помощь… — посмотрел на самого Бродягу, — Ар, отправляй ее домой. И в офис. Каз где?

— Там.

Хазар кивнул и вышел.

Ляля шумно выдохнула, не сдержавшись, уткнулась лицом в грудь Бродяги, и он машинально прижал ее сильнее, обнял, защищая от всего мира.

Поймал прищуренный взгляд Серого, вопросительно поднял бровь, и тот торопливо отвернулся и, пробормотав: “Я к пацану пошел”, выбежал из гостиной.

А Бродяга, прижмурившись от удовольствия, шумно вдохнул аромат волос Ляли и ощутил себя в этот момент, словно в нирване, в своей тихой гавани.

Все налаживалось, реально налаживалось… Вон, и Хазар в себя пришел, хотя бы внешне…. В конце концов, любые раны рубцуются. Вот только есть такие рубцы, которые жить мешают…

И Бродяга в тот день от всей души поблагодарил бога за то, что у него такого нет. И точно так же, от всей души, попросил, чтоб и не было.

Глава 43

Ванька, сын Хазара, пропал утром, а нашелся вечером того же дня, в больнице, с сотрясением мозга, немного испуганный, но главное, что живой. И этот отрезок времени, этот день, в моей памяти навсегда отпечатался. Надо будет его пометить черной рамкой в календаре, как знак того, насколько все быстро может измениться. В худшую сторону.

Удивительно, что до этого дня я думала, что все плохо! Напряженно, непонятно и очень, очень безрадостно.

Что же, жизнь быстро показала мне, что значит, на самом деле плохо… Как будто до этого радостью баловала…

С того момента, как я стояла, трусливо прячась за портьерой в доме Хазара и провожала взглядом бледную Аню, со спокойной гордостью выходящую за ворота, прошел месяц.

Накануне мне Бродяга сообщил, что Аня — шпионка, и это сто процентов.

В тот момент у меня, кроме интуитивного понимания, что что-то не так, что-то неправильно, ничего больше не было. А с ощущениями к Хазару не пойдешь, даже если бы и удалось Бродягу убедить в том, что мужчины ошиблись, и Аня ни в чем не виновата.

Я была не готова защищать грудью по сути незнакомого мне человека, пусть и приятного в общении, и вызывающего симпатию.

О какой защите кого бы то ни было могла идти речь, если я сама на птичьих правах находилась в этом городе? И была, по сути, не меньше, а то и больше, чем Бродяга, должна Хазару за его заступничество.

Потому Ане я могла только посочувствовать. И не более.

Честно говоря, в глубине души я страшно боялась за нее, потому что Хазар, на мой взгляд был человеком совершенно безжалостным, жестким, и за предательство мог сделать с Аней страшные вещи. И я не хотела думать, как поведу себя, если узнаю, что он… реально что-то с ней сделал. Это глупо, неправильно, и, наверно, я должна была бы заступиться за нее…