Когда приятели Пети Мяукина бодро спрашивали его: "Ну как дела, Петя? Скоро в Красную Армию служить пойдем?" - Петя Мяукин рассеянно подмигивал глазом и загадочно отвечал:

–  Которые пойдут, а которые, может, и не пойдут...

–  Это в каком смысле?

–  А в таком. В обыкновенном.

–  Ну, все-таки, ты объясни: в каком таком?

–  Известно, в каком! В религиозно-нравственном.

–  Что-то ты, Петя Мяукин, путаешь.

–  Которые путают, а которые, может, и не путают.

–  Да ты объясни, чудак!

–  Чего ж там объяснять? Дело простое. Мне отмщение, и аз воздам...

–  Чего-чего?

–  Того-того. Аз, говорю, воздам.

–  Ну?

–  Вот вам и ну! Воздам и воздам. И вообще, духоборы...

–  Чего духоборы?

–  А того самого... которые молокане...

–  Странный ты какой-то сделался, Петя. Вроде малохольный. Может, болит что-нибудь?

–  Болит, братцы.

–  А что именно болит?

–  Душа болит.

Приятели сокрушенно крутили головой и на цыпочках отходили от загадочного Мяукина.

За месяц до призыва Петя Мяукин бросил пить и даже перестал гонять голубей.

По целым дням он пропадал неизвестно где. Несколько раз знакомые видели Петю в вегетарианской столовой и в Румянцевской библиотеке.

За это время Петя похудел, побледнел, стал нежным и гибким, как березка, и только глаза его светились необыкновенным внутренним светом вроде как бы фантастическим пламенем.

На призыв тихий Петя явился минута в минуту. Под мышкой он держал объемистый сверток.

Комиссия быстро рассмотрела стройного, красивого Петю.

–  Молодец! - бодро воскликнул председатель, ласково хлопнув его по плечу. - Годен! В кавалерию!

–  Я извиняюсь, - скромно опустил глаза Петя, - совесть не позволяет.

–  Чего не позволяет? - удивился председатель.

–  Служить не позволяет, - вежливо объяснил Петя.

–  Это в каком смысле не позволяет?

–  А в таком смысле не позволяет, что убеждения мои такие.

–  Какие такие?

–  Религиозные, - тихо, но твердо выговорил Петя, и глаза его вспыхнули неугасимым пламенем веры.

–  Да вы, товарищ, собственно, кто такой? - заинтересовался председатель.

–  Я-с, извините, толстовец. Мне, так сказать, отмщение, и аз, так сказать, воздам. А что касается служить на вашей службе, так меня совесть не пускает. Я очень извиняюсь, но служить хоть и очень хочется, а не могу.

–  Скажите пожалуйста, такой молодой, а уже толстовец! - огорчился председатель. - А доказательства у вас есть?

–  Как же, как же, - засуетился Петя, быстро развертывая пакет. - По завету великого старца-с... - скромно прибавил Петя, вздыхая, - мне отмщение, и аз воздам. А если вы, товарищ председатель, все-таки сомневаетесь насчет моих убеждений, то, ради бога, бога ради... проэкзаменуйте по теории.

Петя засуетился, вынул пачку книг и разложил их перед комиссией.

–  Всего, можно сказать, Толстого до последней запятой произошел. Как хочите, так и спрашивайте. Хочите - с начала, хочите - с середины, а хочите - с конца. Туды и обратно назубок знаю. Например, из "Князя Серебряного" могу с любого места наизусть произнести. Или, скажем, роман "Хождение по мукам". Опять же "Хромой барин". А что касается драмы в четырех действиях "Заговор императрицы", то, верите ли, еще в двадцать четвертом году мы с папашей-толстовцем и мамашей-толстовкой раз шесть ходили в летний театр смотреть...

Петя обвел комиссию круглыми, честными голубыми глазами.

–  Можно идти? - деловито спросил он и быстро надел штаны на пухлые ноги, покрытые персиковой шерстью.

–  Годен! В кавалерию! - закричал председатель, корчась от приступа неудержимого хохота. Многие члены комиссии, извиваясь и взвизгивая, ползли под стол.

Вечером Петя печально сидел за ужином и говорил родителям:

–  А между прочим, кто же его знал, что этих самых Толстых в СССР как собак нерезаных! Один, например, Лев Николаевич, старикан с бородой, главный ихний вегетарианец, другой - Алексей Константинович, который "Князя Серебряного" выдумал, а третий тоже Алексей, но, понимаешь ты, уже не Константинович, а, обратно, Николаевич... Тьфу! И все, главное, графы, сукины дети, буржуи, чтобы они сдохли! Попили нашей кровушки... Я из-за них, сволочей, может, восемь фунтов в весе потерял!..

–  Кушай, Петечка, поправляйся, - ласково говорила мамаша, подкладывая загадочному Пете на тарелку большие телячьи котлеты, и светлые вегетарианские слезы текли по ее трехпудовому лицу, мягкому и коричневому, как вымя.

1927

(Опыт рецензии)

С легкой руки литбюрократов, окопавшихся в уютненьких траншеях советских издательств, почему-то (?) вошло в практику, без зазрения совести и не жалея государственных средств, издавать кого попало, что попало, как попало, куда попало и кому попало.