Пока Виленский рассказывал, нас окружили.

Против нас сидел молодой человек в кепке, с несколько полным и сонным лицом. Он положил локти на колени и чересчур близко и внимательно всматривался в мое лицо. Он долго-долго смотрел и наконец, как бы собирая всю волю и умственные способности, выговорил:

– У вас интересное для рисования лицо. Очень острые углы. Вас можно очень похоже нарисовать.

– Это художник, - сказал Виленский, - он очень похоже рисует портреты, замечательный талант.

– Я вас могу нарисовать, - сказал, медленно собираясь с мыслями, художник. - У вас острое лицо. Я могу вас похоже нарисовать.

Я обещал приехать и позировать. Он сказал серьезно:

– Очень вам благодарен. Я вас могу похоже нарисовать. А вы кто будете?

Я сказал. Он серьезно помолчал и потом раздельно произнес, не торопясь:

– Я вас могу очень похоже нарисовать, товарищ корреспондент, приезжайте к нам.

– Непременно.

Художник долго собирался с мыслями, потом сказал Виленскому, сонно улыбаясь и с большим трудом подбирая и складывая слова:

– Шпрехен зи дейч, геноссе доктор?*

______________

* Говорите вы по-немецки, товарищ доктор?

– Я, эйн бисхен*, - серьезно ответил Виленский.

______________

* Да, немного.

Художник задумался, сидел понуро, затем продолжал так же трудно:

– Вифиль габен зи фамилие?*

______________

* Сколько у вас членов семьи?

Доктор внимательно вслушался, не понял и попросил повторить.

– Ви-филь габен зи фа-ми-лие? - повторил сонно и раздельно художник.

– Ах, понимаю, - сказал доктор. - Их габе дрей персон мит мир, айн фрау унд айн кинд*.

______________

* Со мной трое, жена и ребенок.

Художник важно кивнул головой.

– Их ферштее, - сказал он, - жена и ребенок. Зер гут*.

______________

* Я понимаю... Очень хорошо.

Он опять уронил голову на руки и задумался. Со всех сторон на него смотрели с уважением больные. Художник обратился ко мне:

– Шпрехен зи дейч?*

______________

* Говорите ли вы по-немецки?

– Бисхен*.

______________

* Немного.

Он с удовлетворением кивнул головой и стал рыться по карманам. Он достал измятую пачку папирос "Бокс" и протянул мне:

– Волен зи айн сигаретт?*

______________

* Хотите папиросу?

Я взял тоненькую, полувысыпавшуюся папироску.

– Данке зер*.

______________

* Большое спасибо.

Он ласково и серьезно подал мне огня:

– Раухен битте. Их габе нох филь сигареттен*.

______________

* Курите, пожалуйста. У меня еще много папирос.

– Данке шен*.

______________

* Благодарю вас.

Художник с самодовольной скромностью огляделся вокруг.

– Откуда вы знаете немецкий язык? - спросил я.

Он, очевидно, ждал этого вопроса.

– Я учил его в школе. Теперь почти все забыл. Я был очень болен, я все забыл.

– У него сонная болезнь, - пояснил доктор.

Художник поправил:

– Энцефалит. У меня был энцефалит. Я почти все забыл. Теперь энцефалит прошел, но отразился на мозгу. Мне трудно вспомнить. Я все забываю. Раухен битте нох айн сигареттен*.

______________

* Выкурите, пожалуйста, еще одну папиросу.

Ему, видимо, доставляло громадное наслаждение вспоминать и складывать забытые, растерянные немецкие слова.

– Это неизлечимая болезнь, - со вздохом сказал он. - Последствия ее неизлечимы.

– Ну, ничего, подождите, - сказал я в утешение. - Может быть, ученые откроют возбудитель энцефалита, и тогда будет прививка, и вас вылечат.

– Все равно уж поздно. Болезнь прошла. Это последствия. Это уже не вылечат.

И он скорбно опустил голову.

Усаживая меня на лавку, доктор Виленский заботливо разостлал две газеты, чтоб было чисто. Он тоже усиленно приглашал меня приехать. Это от Зацеп совсем недалеко.

– Вы мне дайте телеграмму, я вам вышлю на станцию Ульяновку лошадей, а там всего пятнадцать километров...

Я сердечно простился с доктором Виленским. Он услужливо донес до площадки мои вещи. Я сошел с поезда. Меня встретили Розанов, Костин и Зоя Васильевна. Розанов был в белой рубахе и соломенном бриле. Я заметил, что у него за эти дни сильно загорело лицо...