Усилием воли, отодвинув, выстраивающуюся в мозгу статистику своего состояния и всё то, что, будучи, в беспамятстве, привиделось ему, профессор занялся Инной.

Сейчас же, когда она успокоилась, Караеву хотелось остаться наедине с собой. Чтобы осмыслить происшедшее, а затем добросовестно его записать.

– Ну, ты пойдешь за чаем, в конце концов?! – неожиданно для себя и для жены сорвался он.

Инна стремглав ринулась на кухню, полагая, очевидно, что чай для её Мики сейчас лучше всяких транквилизаторов и сердечных средств.

…Ни парения в бездне, ни ощущения полёта по тоннелю, навстречу сияющему впереди свету, как обычно, описывалось людьми, пережившими клиническую смерть, Караев не испытывал. Он просто вырубился, и всё. Хотя – нет. Он был тем, кем был. Тем же Караевым, который, как и все, снующие вокруг него люди, вдыхал ароматизированный воздух незнакомого ему холла…

Холла, который его нисколько не удивлял. Разве только вызывал естественное любопытство. Что в нём? Каков он и как оформлен? И ни одной мысли о том, каким образом он объявился здесь. Его глаза жадно бегали по зеркалам, роскошным люстрам и многочисленным указателям на английском языке, которые он прочитывал, словно слизывая языком.

А ведь только что его взгляд устремлён был в открытый проём балкона, и оттуда, из аппарата, созданного им, он ждал того самого долгожданного импульса, ради которого работал все эти последние полгода. Но эту необычность он осознал лишь сию минуту…

А в тот момент, профессор Микаил Караев, как ни в чём не бывало, шёл по пятам двух шкафообразных молодых парней. Он явно преследовал их. И вместе с ними встал у лифта.

Почему он увязался за этими «Шкафами» и настырно, не упуская из виду, преследовал их, Караев сейчас, находясь в своей квартире, не мог дать вразумительного объяснения. Стало быть, так и следовало ему поступать. Шкафы в упор не видели его, хотя он стоял рядом с ними. Перед самым их носом. И судя по их злым репликам, между Караевым и этими двумя дебелыми парнями совсем недавно что-то произошло. Что именно, сейчас он припомнить не мог. Но там, наверняка, знал. И знал, что пузатый, цвета беж медицинский баул, раскачивающийся в руках высокого и Угрюмого шкафа, – его баул. И он для него, для Караева, многое значил. Поэтому, вероятно, он ни на шаг не отставал от этих двух шкафообразных горилл.

С неприязнью глядя друг на друга, Шкафы вполголоса бранились между собой, сдабривая каждую фразу отборным русским матом. Это профессору показалось странным. Какие-то точные, но забытые им теперь детали говорили, что он находился за рубежом. Скорее всего, в Америке. Но не в Нью-Йорке и не в Вашингтоне. Какой-то другой город. Не Москва, не Санкт- Петербург и не Киев – он мог в этом поклясться. Их он знал, как свои пять пальцев. Таких гостиниц, с такими лифтами, в них не было.

Да, точно, то был отель. Роскошный отель. И полусферической формы лифт, куда они все втроём нырнули, был прозрачным, сделан из стекла. Находясь в нём, человек чувствовал себя помещённым в аквариум… Интересно было смотреть оттуда на людей и на просторный холл, похожий на Бакинскую Площадь фонтанов. И люди, и вся Площадь с диковинной зеленью и фонтанами, срываясь, летели вниз, как в пропасть, уменьшаясь в размерах. Караев смотрел бы и смотрел, да мешали Шкафы. Они, мягко говоря, очень уж горячо выясняли отношения.

– Не меня, а тебя надул черножопый, – ехидно сощурил наглые глазёнки тот, что был поменьше и покряжистей. – Тебе и отвечать перед Эмом…

«Это ж обо мне… Националист поганый!» – понял Караев, но сдержался, чтобы не выдать себя.

– Не ты ли, падло, стал крутить ему руки? – взвился Угрюмый.

– А что мне оставалось делать? Он собрался дать дёру… – нагло ухмыляясь, спокойно, словно отмахиваясь от назойливой мухи, возразил тот.

– Врёшь, гад! Я с ним только заговорил, а ты сразу полез ломать его.

– Заговорил… Заговорил… Ты его до смерти перепугал. Посмотри на своё мурло. Осатанелая, как у бугра на зоне, – с ухмылочкой и с напускной ленцой, имевшей целью вывести из себя своего товарища, ехидничал Шкаф поменьше.

И это ему удалось.

– Что-о? – взревел Угрюмый, выкинув к глазам зарвавшегося напарника два растопыренных пальца.

Малый Шкаф оказался парнем прытким. Нырнув под летевшую ему в глаза рогатинку из двух пальцев, он крякнул и резко саданул Угрюмого в корпус. И Угрюмый, не удержавшись на ногах, отлетел к противоположной стороне лифта. Как раз туда, где стоял Караев. Профессор отпрянуть или увернуться от него не мог. Не успел бы. Да ему и не надо было этого делать. Парень пролетел сквозь него и со всего размаха затылком стукнулся о стекло лифта.

Угрюмый, вскочив на ноги, ринулся в сторону своего зловредного напарника. А тот, застыв на месте, тихо прошептал:

– Ша! Лифт!

…Мгновение спустя из раздвинутых створок лифта чинно выходили два респектабельных Шкафа-Джентельмена. Они шли молча, быстро. Караев едва за ними поспевал. Уже перед самыми дверьми номера, куда они направлялись, Угрюмый, как мог, миролюбиво сказал:

– Ну, что мы с тобой – не православные, что ли? Неужели будем топить друг друга? Все равно обвинят нас обоих, – рассудительно заключил он.

– Ты не кати на меня бочку, и я не стану, – предложил компромисс драчливый Маленький шкаф.

– Петуха! – с вымученной улыбкой, протянув товарищу открытую ладонь, потребовал он.

Обменявшись рукопожатиями, Шкафы робко постучали. Сначала один, потом другой. В ответ – ни звука. Они постучали снова. И опять тишина. Третий раз им этого делать не пришлось. Дверь распахнулась неожиданно. В проёме стоял довольно симпатичный, с капризно-брезгливым лицом «Пуфячок».

– Вы одни? – близоруко щурясь по сторонам, спросил он.