Целыми днями, наплававшись вдосталь, они валялись на песке, прожариваясь насквозь, черные, как негритята. Мальчишки вырезали из бумаги сердце, клали его на грудь и так лежали, чтобы белое сердце сияло на шоколадном теле до середины зимы. Никто тогда и слыхом не слыхал ни про какой рак, никому и в голову не приходило бояться солнца.

Ира с Аленкой неохотно отрывались от пляжа и уезжали в лагерь, хотя и там была та же Волга, был пляж. Но в лагере не разрешалось часами валяться на берегу, сладко плавясь на солнце, и там не плавали, а купались, да еще по свистку, какие-то жалкие десять минут, а потом еще десять.

– Первый отряд, в воду!

И они с шумом и визгом бросались в Волгу, стараясь не потерять ни секунды отпущенного им счастья.

– Первый отряд, из воды!

И они заплывали как можно дальше, чтобы, вроде как подчиняясь, подольше добираться до берега.

***

Война была уже позади. Исчезли и колонны пленных, на которых бегали смотреть Ира с Аленкой и которые делали медные кольца для обмена на хлеб.

Появились тетради с настоящей белой бумагой, учебники, пахнувшие свежей типографской краской. И однажды, на день рождения Иры, Анна Петровна надела единственное шелковое платье, нарядила девочек в одинаковые, в горошек, костюмчики и повела их в театр.

Они; конечно, и прежде бывали в театре, но почему-то лишь в ТЮЗе, где им упорно показывали одно и то же: нудные истории из школьной жизни. Истории были, в общем, похожи на те, что творились в классе, только в классе получалось весело и смешно, а на сцене - - уныло и даже глупо. Да еще почему-то неловко было смотреть на актеров - взрослых, не очень-то молодых, - как они бегают, прыгают, ссорятся как маленькие, а потом, конечно же, мирятся.

Так что девочки пошли в театр неохотно, скорее для мамы (уж очень она радовалась, все рассказывала, как доставала билеты), а он сразу их поразил: светлый терем-теремок, весь в резьбе и узорах, с башенками и лесенками И с видом на Волгу. Он и внутри был таким же нарядным и ярким, а за войну они так соскучились по яркости, блеску, что сразу, еще до спектакля, обрадовались.

Давали "Горе от ума", комедию, но оказалась она не смешной и не очень понятной, да к тому же в стихах.

Почему мама повела их именно на этот спектакль? Может быть, ей хотелось посмотреть на иную жизнь - чтобы не о войне, не о тяжелой работе тыла, вообще не о нас, совсем о других людях, с другими проблемами и в другом веке, - а может, такие ей достались билеты, кто знает? Во всяком случае, она усадила девочек в красной плюшевой ложе, уселась сама, велела им смотреть и слушать, и чтоб - ни слова!

Изящные женщины в длинных платьях, мужчины в камзолах и белых чулках о чем-то все спорили, толстяк в Смешных башмаках с пряжками на всех сердился, понятного было мало, но Аленка не отрываясь смотрела на сцену и даже в антрактах, когда Ира без передышки сыпала вопрос за вопросом, молчала, потрясенная театром.

Вот с тихим шелестом раздвигается занавес, в голубой гостиной задумчиво сидит Софья. Вот вслед за ней, подчиняясь ее движению, плывет, уплывает куда-то комната с креслами, картинами, зеркалами. А вот и бал люстры, музыка, нарядные дамы. И тут случается что-то страшное, от чего Аленка просто сжимается: Софья идет по лестнице со свечой в руке и - все против нее, даже Чацкий, особенно Чацкий, про которого мама сказала, что он Софью любит.

– - Мама, ведь он хороший?

– Да-да, конечно!

– А почему он на нее кричит? И подслушивает...

Аленка потрясена: хороший человек не может подслушивать! А Чацкий все говорит, говорит, весь зал ему аплодирует, раскрасневшаяся мама кричит "браво", и никому не жаль бедную Софью.

Они идут домой через весенний, пахнущий листвой город - Аленка впервые видит, как он красив, - мама объясняет своим девочкам пьесу, защищает Чацкого: он же в отчаянии, его объявили - подумайте!
– сумасшедшим...

Мама веселая, счастливая, вдруг - молодая...

– Будем теперь ходить в театр?
– звонко спрашивает она, не сомневаясь в ответе.

– Только в этот, мам, в настоящий!

– Конечно! Ведь вы у меня уже взрослые...

– Вырасту - стану артисткой, - неожиданно говорит Аленка.
– Что, не веришь?
– Это уже к Ире.

– А на скрипке хочешь играть?
– перебивает Аленку мама: сейчас ей кажется все возможным.
– У нас на работе повесили объявление.

Аленка не успевает ответить.

– Я, я хочу!
– кричит Ира так громко, что на них оглядывается идущая впереди женщина.

Глава 4

Наступила вторая послевоенная осень. Ира теперь ходила в две школы - в простую и музыкальную, а по вечерам играла на скрипке, старательно отбивая ногой такт. Подбородок ее упирался в маленькую плюшевую подушечку, смычок с туго натянутым конским волосом плавно ходил по струнам, и даже Аленка слышала, каким глубоким и чистым был звук: мать купила очень хорошую скрипку, в рассрочку.