В это же время, закончив свои дела в пионерской, по дорожке в сторону изолятора шла Нонна Михайловна. Проходя мимо второго корпуса, она услышала ржание коня, доносящееся откуда-то сверху, и посмотрела туда, откуда предположительно доносились звуки. Коня там, к счастью, не оказалось, но на козырьке она увидела Сашку, который в одних трусах скакал на табличке своего отряда и ржал.

От такого зрелища Нонна Михайловна сначала пришла в восторг, а потом в ярость. Обозвав его Пегасом (но Сашке послышалось другое слово), она сказала, что, если он сейчас же не прекратит ржать на весь лагерь и немедленно не уберется в вожатскую, она сдернет его за ногу с козырька и отправит на ближайшей электричке домой. Вдобавок она пригрозила, что если после всего случившегося на открытии смены он не сделает ей приятно, то это будет его последняя смена в лагере и, более того, последний в ней день.

– На ближайшей электричке! – хохотала Галя, размахивая половиной брикета киселя. – Куда она его отправит?! Он вожатый первого отряда, а смена только началась!

Наслаждаясь произведенным эффектом, Галя смеялась, осыпая розовыми крошками стол, а Анька думала. У филологов богатая фантазия, и иногда это до добра не доводит.

– В одних трусах, – тихо сказала она и покосилась на только что сданные ключи. – Галя, можно я возьму один?

На ключе, который Анька, глядя Гале в глаза, начала медленно сдвигать пальцем, висел брелок с надписью «4К, № 6». Это был ключ от третьей пустой вожатской. И по мере того как он приближался к краю стола, объезжая стаканы с чаем и тарелку с помидорами, мы становились свидетелями его чудесного превращения в ключ от комнаты для свиданий.

– С ума сошла, что ли? – Галя накрыла ладонью ключ и не дала превращению завершиться. – Что вы в нем находите?

Я отсела от Аньки подальше и сразу обозначила, что лично мне не нужны ни комната, ни Сашка. Но, говоря «вы», Галя имела в виду другое, только Анька не захотела ее слушать, сославшись на то, что мы очень спешим. Расстроенная тем, что не может рассказать остального, Галя сама отдала ей ключ.

– Закрывайтесь только. И если кто узнает, без обид.

Как только чудесное превращение завершилось, мы откланялись.

– «На ближайшей электричке», – передразнила Анька и опустилась на чисто вымытый линолеум пустого коридора. На протянутой ладони засиял добытый трофей, и она залюбовалась им, как будто он был из чистого золота.

– Тебе не кажется, что это уже не смешно? – спросила я, садясь напротив. – Вот до этого все было смешно, а это – уже нет.

Анька закрыла один глаз и посмотрела на меня через дырочку в блестящем ключе:

– Да ладно тебе. Будем там от Пилюлькина апельсины прятать.

– То есть ты ради апельсинов стараешься?

Анька спрятала ключ в карман и отвернулась к пожарному выходу.

– Мне уже двадцать лет, – сообщила она пожарной двери, потому что я-то это уже достоверно знала. – А я до сих пор берегу себя. Все принца жду. Мне уже скоро стыдно станет перед этим принцем, если он когда-нибудь появится. А я нормальная здоровая женщина! Я хочу настоящей любви и прямо сейчас!

Получалось, что Анькина настоящая любовь выглядела как прерывистый выдох у стены с плакатами «Террористическая угроза» и длилась примерно столько же в масштабах долгих сознательных отношений, но мне вдруг стало стыдно за свой обвинительный тон.

– Хорошо, забудь и пойдем в отряды, – сказала я, чуть ли не с виноватым видом кусая ноготь. – Апельсины так апельсины.

Обычно третьи вожатские занимали старшие вожатые или физруки, которые тоже могли оказаться разнополыми. В третьем корпусе в комнате, которая имела такое же расположение, как наша теперь уже для свиданий, жил Марадона. Опаздывая на «Веселые старты», он выскочил из душевой и возле лестницы с разбегу налетел на нас. Лестница была узкая, а мы тоже спешили, поэтому за право покинуть третий корпус первыми завязалась ожесточенная борьба, но силы оказались равны. Сначала Марадона испугался и заметался, но потом увидел, что Сережи с нами нет, и принял максимально нахальный вид.

– Где накрашенного своего забыли? – спросил Марадона и небрежно взъерошил жидкую шевелюру, посчитав, что так он выглядит более сексуально.

Нужно было сказать не «накрашенного», а «крашеного», потому что Женька красил волосы, но не лицо. Правда, иногда оно как-то странно переливалось перламутром, но он утверждал, что это у него от природы (что-то генетическое, наверное). То же самое мы сказали Марадоне, но он не понял слово «генетическое».

– В общем, он просто следит за собой, – перевела я.

– Тогда передайте ему, пусть один не ходит, потому что я теперь тоже за ним следить буду.

Марадона решил, что после такой остроумной фразы он выглядит еще сексуальнее, и, безбожно опаздывая, но уже не спеша, стал спускаться вниз.

– Похахуйло – король каламбуров, – бросила Анька ему вслед.

– Ахахауи, – поправила я. – Но твой вариант мне тоже нравится.

Выпустив Марадону, входная дверь снова захлопнулась, и в полумраке подъезда в пробивающихся сквозь щели лучах света засверкала пыль. В третьем корпусе было все как у нас, типовое и безликое, но внимание привлекло висящее на внутренней стороне двери объявление: «Уходя, выключи в палате свет, вымой стакан, переодень обувь и повтори девиз». Спрыгнув с гладких ступенек, Анька достала из кармана ручку, мелко дописала внизу «сволочь!» и со всей ненавистью к Марадоне толкнула дверь.