— Ты что, брал уроки актерского мастерства? — рассмеялась Аля.

— Скорее — делового. В детстве нашим соседом по квартире был Яков Соломонович Лисин. Всю жизнь он страдал: проявиться его коммерческим талантам было негде, и, по сути, в хорошем переводе с псевдонаучного на общеупотребительный еще в ранней юности он наговорил мне столь популярную сейчас книгу «Как стать богатым».

— А сам он был нищим и больным?

— Вот уж нет. Старик Лисин был достаточно зажиточным и денежным человеком по советским временам. И очень любил наставлять: «Один еврей сказал мне как-то: лучше умереть от страха, чем от голода. Он был состоятельный спекулянт, и его посадили. Так он был не сильно умный, вот что я вам скажу! Чтобы человек не страдал ни от страха, ни от голода — об том позаботился сам Господь Бог. В каждой голове, в вашей тоже, молодой человек, миллиарды умных клеток, и каждая себе что-то думает… А если каждая надумает хотя бы на копейку, вы будете миллионером безо всяких конфликтов с законом. Бедность не от отсутствия денег, а от неумения ими пользоваться. А про смерть… Запомните, молодой человек, на всю жизнь, что я вам скажу: лучше умереть в глубокой старости, в своей постели и во сне. Тогда, когда вы просто устанете жить».

— Да? И как он умер?

— Глубоким стариком, в своей постели, во сне.

— Ну надо же! Слушай, а почему тогда… — Она обвела взглядом непрезентабельную квартиру.

— Я не всегда следую советам, — вздохнул Гончаров.

— Это плохо? — спросила Аля, уловив какую-то странную нотку в его голосе.

— Это хорошо. Иначе я не был бы тем, кто я есть.

— А кто ты есть?

Олег задумался на секунду, улыбнулся, видимо стараясь сделать улыбку ироничной, но оттого лицо его показалось Алене совершенно беззащитным.

— Грустный солдат.

— Да? И какой армии?

Олег улыбнулся еще печальнее:

— Победившей.

— А кому они нужны, такие победы? — словно разговаривая сама с собой, произнесла девушка.

Олег не ответил. Принял ее куртку, повесил, спросил:

— Кофе?

— Хорошо бы. Хоть чего-нибудь очень горячего. Слушай, а у тебя ванну можно принять?

— Легко.

— Тогда я туда заберусь сразу после кофе.

— Можно и во время.

— Правда?

— Да.

— Извини… Я не понимаю, что со мной. — Девушку действительно колотил озноб. — Нервы. Это просто нервы.

— Слушай… А нас здесь не найдут?..

— Это вряд ли. Про эту квартирку не знает никто. Даже я сам забыл одно время.

Пока не пришлось вспомнить.

— И сколько… Сколько мы будем здесь сидеть?.. На всю жизнь спрятаться нельзя…

— Давай дождемся утра, а? Народ говорит, оно мудренее вечера. Тогда и решим.

— Давай, — тряхнула она головой и уверенно прошла на кухню. Одним взглядом окинула представившуюся картину, за неимением фартука подпоясалась полотенцем, включила воду, набрала полную мойку воды, плеснула туда шампунь для посуды…

— Может, не стоит? — запоздало спросил Гончаров.

— Молчи, Робинзон. Можешь считать меня Пятницей. Даниэль Дефо приврал: Пятница на самом деле был женщиной, и нашлась она значительно раньше, чем в сюжете его романа. Без женщин мужчины быстро дичают и превращаются в зверей.

Гончаров не нашелся что ответить. Переместился незаметно в комнату и начал прибираться. В этой квартирке он жил всего три месяца: та была продана, нужно было закрыть самые насущные долги и обезопасить не столько назойливых, сколько жестких кредиторов, — как только «стрелка» была переведена с брата жены на Олега, к нему было проявлено навязчивое внимание.

И все потому, что он не чувствовал ничего, кроме тоски. И никаких активных действий не предпринял. Мысли о будущей войне приходили вялые, словно речь шла не о его жизни и благосостоянии, а о чем-то совершенно постороннем, никак к нему не относящемся. Он не желал воевать. Те, кто наблюдал за ним внимательно, приняли это за слабость. И поспешили воспользоваться. Грустная аксиома «предают только свои» подтвердилась в который раз. Он остался совсем один, на развалинах некогда процветающей фирмы, блестящей, вызывающей зависть у многих карьеры.

Пристрелить его, по-видимому, просто поленились: спивающийся неудачник «дойдет» через год-два, его однокомнатная халупа достанется квартирным стервятникам, а сам он пополнит не существующий ни в одном ведомстве список животных, называемых бомжами, если не подохнет до этого времени…

Ему было все равно, как и где он живет. Когда ты никому не нужен, когда тебя никто не любит… Может быть, стоило просто уехать? А куда можно уехать от себя?

Менять место можно только после того, как поменялся сам. И никак не раньше.

Первое время соседка-старушка, жившая этажом ниже, приходила прибираться за скромный гонорар, но потом и это ему стало безразлично. Он заперся и перестал открывать кому бы то ни было. Пил почти три месяца. Решение было плохим: уходить. Совсем. Но до этого нужно было завершить дела: расплатиться с долгами.

Деньгами, конечно. Воевать он устал еще на той войне.

Но… Что же с ним случилось сегодня? Его неукротимая воля к жизни, которая так часто помогала выжить тогда, на той войне, словно спала или затаилась в каком-то замкнутом контуре, оскорбленная тем, чему не знала объяснений, — предательством.