— Так вот, Глостер! Тогда мешок наркотиков неизбежно потряс бы складывавшийся рынок юга России и Украины, вызвал неизбежные и, главное, несвоевременные разборки между всеми сторонами! А мне нужно было, чтобы отладили тропы, отработали рынки сбыта и пути транзита на Запад; сейчас все это есть и контролировалось частично людьми Батенкова, частично — Ландерса и, процентов на семь-десять, авторитетами пожиже. Ну а чтобы тебе лучше представить картину нынешней битвы за «великое испанское наследство», так речь идет о годовом доходе в три-три с половиной миллиарда долларов! Миллиарда! Уразумел, помощничек?

Миллиард — это тысяча миллионов! А миллион — это дипломат, доверху набитый пачками сотенных зеленых купюр! Представил? Вот такие пироги с начинкою! Ради таковой суммы всякие вице-дрице-премьеры и прочие засланцы летают в МВФ на придверный коврик да ласково там сопят в две дырочки: дайте, за Христа ради, на пропитание живота!

Лир перевел дух, быстренько нарисовал на бумажке мешочек, похожий на кисет, перевязал его ленточкой и рядом изобразил толстого Дядю Сэма в цилиндре, полосатых брюках и звездном пиджачке — каким его изображали крокодильские карикатуристы лет тридцать-сорок назад.

— Власть стоит нынче так дешево? — позволил себе иронию Глостер.

— Милок, эта профурсетка порой отдается за гроши! — принужденно рассмеялся Лир, но глаза его остались зоркими и злыми. — Но нужно разделять саму власть и людей, пользующихся ею, словно дешевой шлюшкой! У этих сутенеров воображения хватает лишь на то, чтобы выбить из грозной барышни, превращенной в публичную девку, денежки на молочишко! — Лир не сдержался, выругался, вздохнул:

— Порой, когда смотришь на эту мелкотравчатую свору, на эту падаль, на эту камарилью придворной челяди, зудливых насекомых — тошно становится: ужель это происходит в великой непостижимой России? Жулики и авантюристы, косноязычные и велеречивые правят бал и расправу! Ум меркнет и отказывается понимать!

Лир перевел дух и продолжил, причем совершенно спокойно, равнодушно и выверенно, словно это не он только что произнес гневные слова «мошенникам в белых воротничках»:

— А на самом деле мы с тобой не только поприсутствуем, но и, как писали некогда в прессе, примем непосредственное участие… В подъедании разлагающегося трупа мертвого колосса. — Лир вздохнул, подошел к шкафу, взял коньяк, налил себе рюмку, сделал глоток:

— За кремлевской блошиной помойкой и прочими навозными тварями ох какие серьезные люди стоят! Эти не пощадят никого, ни страну, ни народ, все силы приложат, абы добить! Но и им противостоять станут гиганты, до поры за шторками схороненные… А что усмотрит публика? Как всегда: войну, взрывы, снова войну… Демонстративное убиение младенцев с матерями, трупы, на куски изорванные, кровь по тротуарам, да где — в столицах, городах и весях!

Власть никогда не задумывается о подобных пустяках, как «жертвы среди мирного населения», вернее… Люди эмоциональны и боязливы, но дело не в том… Как говаривал Федор Михайлович Достоевский, слеза одного ребенка способна превратить мирных допреж обывателей в стадо дикой сволочи, в орду, сметающую на своем пути все — обидчиков того ребенка, его родителей, братьев, сестер, маршевые роты, строения из стекла и бетона, восстановленные храмы, матерей с младенцами на руках… И кто остановит эту сволоту? Только силы правопорядка, подчиняющиеся как раз тем, кто скрыт в непроницаемой тени кремлевских беседок… М-да…

Скажешь, Фед Михалыч ничего этого не говорил? Ну, на нет и суда нет. Значит, опять стариковские бредни.

Лир присел в кресло, ненаигранно загрустил глазами, устало и обреченно пожевал губами, словно примериваясь к черствому и горькому куску одинокой старости, заговорил едва слышно, будто причитая:

— Так о чем я? Ну да, о барышне-власти, о больной шалаве, о шалашовке гнутой, лихоманке запойной, стервозе, гангрене, пустоши… — Лир закатил глаза, и тут лицо его преобразилось, он глянул на подчиненного лукаво, скоро, азартно:

— А что нас с тобой интересует, Глостер, в этом сучьем дерьмеце? Только одно: пока две команды мастеров, две армии, две своры псов шелудивых горлянки друг дружке будут сворачивать, подбрасывая человечьи трупы в огонь тысячами, тысячами тысяч, будто сухой хворост, мы с тобой затаимся… Победитель не получает ничего. Поле битвы принадлежит мародерам. Всегда. Ты готов стать мародером, Глостер, или тебя словцо коробит?

Глостер вежливо улыбнулся одними губами: мешать Лиру в разыгрываемом длясобственного тщеславия представлении он не смел, а подыгрывать не желал.

Лир, если и заметил этот холодно-змеистый ухмыл подчиненного, виду не подал, закончил, впрочем, на полтона ниже, спокойно и вполне здраво:

— Так вот, Глостер. На самом деле власть не продается, поскольку бесценна, а вот людишки, «жадною толпой стоящие у трона», хлебалово наше биндюжное, эти продаются, еще как продаются, с радостью, с «наше вам с кисточкой», прогибаясь так, чтобы клиенту было удобнее.

Глостер едва заметно передернул плечами, процедил брюзгливо, сквозь зубы:

— Мне кажется, в этом лапинарии клиенты уже все расписаны.