Дикий кашель, сотрясший все его существо, оказался спасительным. Глостера свернуло в три погибели, колотило так, что казалось, он подавится или задохнется, слезы и пот лились ручьем, но он чувствовал облегчение: кровь заструилась по жилам, сердце заработало бешено, и он теперь знал, что сегодня уже не умрет. По крайней мере, той смертью, что принято считать «своей».

Кое-как справившись с приступом, Глостер устроился на сиденье, зло ткнул локтем покойника, поймал в зеркальце растерянно-испуганный взгляд водителя: парень был не просто бледен, его лицо стало белым как снег. Можно понять: еще бы, загрузил на аэродроме обоих боссов, своего и столичного, и охранника в придачу, а довез бы три тепленьких трупа. Каким его словам поверили бы разгоряченные дознаватели и какая смерть ожидала его в этом случае?.. Будешь тут не то что бледным…

— Сколько еще ехать? — спросил Глостер водителя; собственный голос показался ему сиплым, словно он страдал ангиной.

— Минут пятнадцать, — ответил тот. Глостер прокашлялся надрывно, прочищая горло, спросил уже вполне нормально:

— Чего так долго?

— Дорога опасная. Серпантин. А автобус с вашими «спортсменами» — машина тяжелая. Куда спешить? На тот свет?

При словах «тот свет» водитель вздохнул, но не огорченно, а словно перезевывая страх, так вздохнул бы китайский крестьянин, услышав, что Великую стену решено удлинить и строить еще два столетия, а значит, с сегодняшнего дня рабочий день продлят часов эдак на шесть. Глостер про себя называл это качество «здоровый крестьянский фатализм». Работать с такими было одно удовольствие. И еще… Глостер заметил, что такие вот «тихушники» выживали куда чаще остальных; жили они блекло, но долго, почитая трусость и предательство за мудрость. Может, так и есть — в век обывателей?

— Ты, я вижу, туда не спешишь?

— На что мне?

— Резонно. Тогда и поболтать можно.

— Воля ваша. О чем?

— Тебе ведь теперь нужна работа, так? Парень кумекал не долго; напряженное шевеление извилин пусть и не добавило водителю седых волос, но и бодростью не одарило. Он ответил незатейливо и просто:

— Нужна.

— Значит, договоримся.

Глостер чувствовал, что его прямо-таки распирает. Тело стало вдруг вертляво-зудливым, а в голове крутилась какая-то мелодия… Глостер и хотел ее ухватить, да все не мог, пока не пропел в голос:

— «Отряд не заметил потери бойца!..»

Ну да! Даже двоих. Автобус «мерседес» катит себе впереди метрах в ста пятидесяти; там из людей Ричарда только двое, так что можно не церемониться. Ну а водитель покойного вполне освоился с потерей хозяина. Но это еще не означало, что приобрел нового. Нужно ему помочь. Такой расторопный и домовитый крестьянский пес без хозяина опасен… Ощущение свободы томит таких пуще каторги: может при случае и в загривок вцепиться.

Глостер бросил взгляд на несущийся за окном серпантин шоссе. Скоро база, и до приезда нужно выяснить, готовил ли покойный торжественную встречу по полной программе, то есть нашел ли он уже себе могучего хозяина-покровителя и, при неудаче вербовки Глостера, нашел путь к «нулевому варианту»? Смешно, но на языке политиков это означает примерно то же самое, что и на языке спецов: «полное сокращение». Или разговор в машине был для Ричарда рискованным экспромтом, вывертом на арапа, просто зашел далекохонько — по мановению судьбы? А скорее, по прихоти лукавого, коему в общем-то все служат одинаково — неверием и не правдой.

Автомобиль мчался по ровному участку. Справа, километрах в семи, блистало на солнце море, сливаясь в дальней дали с облачной дымкой.

Глостер достал сотовый, набрал несколько цифр.

— Глостер вызывает Лаэрта.

— Лаэрт слушает Глостера.

— Слушай, мой дорогой Лаэрт, слушай… Пришла пора отдохнуть с дороги.

— Извините?

— У нас тут с Ричардом обнаружились разногласия. Непримиримые. Или, как говаривали во времена моей молодости, антагонистические. Короче: Ричард приказал долго жить. Его друг и телохранитель — тоже. Картинка ясна?

— Кристально.

— Вот и славно. У тебя в автобусе — двое людей Ричарда, так?

— Да.

— Загони автобус на любую смотровую площадку, пусть ребятки разомнутся, попками подвигают, ножками попрыгают… А шоферюга ваш нехай в моторе покопается… Я остановлюсь метрах в двухстах позади. В любом случае в пределах видимости.

— Вариант «эй-экс»?

— Ну зачем же так круто, Лаэрт? Проведи с людьми Ричарда добрую разъяснительную беседу. Все же живые люди, поймут. При разумном подходе и желании жить дальше.

— Извините… У вас все нормально, Глостер?

— С головой?

— Вы шутите?

— А почему нет? Илм — безвременная кончина Ричарда не повод для шуток? Не волнуйся, Лаэрт. У меня — полный ажур. В смысле — омут. Ажур, бонжур и даже с тужуром. Ты знаешь, что такое «тужур», Лаэрт?

— Повседневность.

— Вот именно. Обыденка. Гнусная, серая, нелицеприятная. В коей и живет все это стадо. — Глостер помолчал, закончил неожиданно:

— Лирика все это. Работать надо.

— Извините, я должен доложить Лиру.

— Должен — значит, доложишь. Только повремени, ладно? С часик, пока завершим прибытие в сей славный и гостеприимный край по штатной схеме. Иначе твой доклад будет смотреться самым наипакостнейшим образом. Сиречь гнусным поклепом на нашу советскую действительность.

— Глостер?..

— Успокойся, Лаэрт. Да, у меня прорезалась склонность к несмешным шуткам и грубоватому юмору. И это не от наркотиков. Просто у меня органон такой. Читал у Фрэнсиса Бэкона вещичку? «Новый органон» называется? Нет? Ну и правильно, скучнейшая, я тебе доложу, пакость. Я даже больше скажу, — Глостер понизил голос почти до шепота, — я вообще не различаю Роджера и Фрэнсиса Бэконов. Совсем. Хотя они и не близнецы. И даже не однофамильцы. А ты? С кем однофамилец ты, Лаэрт? И какого Глостера имел в виду Лир, когда нарек меня этим странным псевдонимом?