Теперь он уже пассажир. Пассажир, который поздно ложится спать. Он успокоился и по средней лестнице, не торопясь, спустился на четвертую палубу. Он даже не спрашивал себя, куда идет. Ему надо скрыться на какое-то время, получить пристанище, а это мог дать ему только один человек. Он прошел по коридору вдоль борта, повернул налево и оказался в маленьком тупичке у дверей каюты Белль.

Только сейчас, когда он прошел весь длинный коридор, повернул в этот закуток всего с двумя каютами — 4002-й и 4004-й, — его беспокойство немного улеглось. В эти мгновения, когда за дверью ждет Белль, а времени — второй час ночи, Рейкс может собраться, отбросить животное желание бежать, бежать сломя голову, может заставить себя идти неспешным прогулочным шагом. Он прислонился к стене, провел рукой по лицу и с изумлением обнаружил на лбу крупные капли пота. Что же делать? Бернерса застрелили и сбросили с вертолета. Он сам слышал выстрел сквозь шум винтов, своими глазами видел разбитое пулей лицо Бернерса. Их предали — произошло единственное, чего они не учли в своих планах. «Мы с Бернерсом…» — горько подумал он. Единственное, о чем они никогда не задумывались. Их обвели вокруг пальца так ловко, как они сами раньше обманывали других. Там, на палубе, он испугался и побежал. Он сумел преодолеть страх, хотя бежал сюда, к единственной возможности спастись, отчаянно и бессознательно. Теперь, когда первый испуг исчез, он спрашивал себя, имеет ли право пройти несколько шагов, открыть дверь и предать Белль. Он сделал ее сообщницей, и она ни разу не подвела его. Есть ли у него право снова воспользоваться ею? Он не должен задавать себе этот вопрос, потому что заранее знает ответ. Она любит его и ни в чем ему не откажет. Но сегодня на палубе он впервые познал свою настоящую душу, увидел, как относятся к нему люди, и ему стало казаться, что, несмотря на всю силу воли и самоуверенность, его время, видимо, уже истекало, конец был рядом. И причина этого в его теперешнем состоянии казалась очень простой: не только люди, но и боги отвернулись от него. Людям трудно было поколебать его высокомерие, но вот бороться с богами, когда они решили оскорбить его и унизить — сначала с той маленькой точкой, а теперь с неожиданным предательством Манделя, — дело другое. Они позволяли ему вплотную приближаться к своим желаниям, а потом отбрасывали назад. Сейчас они снова осаждали его, требуя, видимо, какого-то настоящего раскаяния, какой-то искренней жертвы — полной и всеобъемлющей. У него еще остались ум, сила и хитрость, их хватит, чтобы вырваться из этой рожденной морем ловушки, но они не смогут отвести от него меч отвернувшихся богов. Итак, на пороге каюты Белль он понял… нет, в нем закричал инстинкт предков, их суеверий, что он должен принести богам жертву, если хочет их покровительства. И такую жертву, от которой нельзя отвернуться, которую нельзя сбросить со счетов. Ее надо принести, один раз и во веки веков. И понемногу, будто кто-то незримый диктовал ему свои условия, зрела мысль, Рейкс начинал понимать, что это за жертва. Женщина в каюте носит его ребенка, желанное продолжение крови Рейксов. Ребенок должен открыть глаза к январским снегам и морозам, увидеть бесконечные тучи над равнинами Девона, услышать, как тихими ночами плещется в воде лосось и форель. Они тоже черпали силу от предков, из торфяных болот, из узких мелких речек и соленых морских рукавов, спокойных холодно-зеленых плодородных атлантических глубин, и копить эту силу стало их единственной целью. Ребенок, желанный не ему, а ей. Но жертву надо принести, и Рейкс принесет ее, положит на алтарь богов. Дайте ему выбраться отсюда, и он возьмет эту женщину, женится на ней, полюбит ее так, как только способен, приведет ее в Альвертон как хозяйку, жену и мать, станет охранять и защищать, будто выбрал ее по собственной воле. Так и будет, обет дан, выбор сделан.

Рейкс открыл незапертую дверь. Он вошел в освещенную каюту, повернулся к кровати, где лежала Белль. Взглянув на нее, он тотчас понял, что его жертва отвергнута и что он, Эндрю Рейкс, обречен, потому что пришел слишком поздно.

Белль лежала на спине, наискось в разобранной постели. На ней были одни оранжевые трусики. Голова ее чуть-чуть повернулась набок, правая грудь немного осела на согнутую руку. Вытянутая левая рука с раскрытой ладонью свешивалась с кровати, точно расслабилась во сне. На полу, словно багровый могильный холм, лежала ночная рубашка, свет оставлял густые тени в лабиринте ее складок и морщин. Каштановые волосы были на ночь схвачены красной лентой на затылке, глаза открыты, а в сантиметре над переносицей, точно посередине лба — маленькая дырочка. Тонкая полоска теперь уже свернувшейся крови тянулась к брови.

Рейкс поднял глаза и даже не попытался вынуть из кармана пистолет. Спиной к иллюминатору стоял человек. Высокий, серо-белые волосы и сгорбленные плечи, густые брови нависли на глаза. Он стоял, держа в руке пистолет с глушителем. В петлице у него была белая гвоздика. Не шелохнувшись, стоял он — на Рейкса смотрело кривоносое лицо, бледное, будто вылепленное из гипса.

— За что? — Голос Рейкса прозвучал хрипло и вымученно.

— За то, что она принадлежала вам. Так же, как и Бернерс, — ответил Мандель. — Не думаете же вы, что я просто предал вас.

— А я доверял вам, работал на вас.

— И как всегда безукоризненно. Я сел в Гавре и все видел — смотрел с восхищением.

— Тогда за что же нас убивать? За что?

Мандель шагнул вперед. Он хорошо понимал потрясение Рейкса, понимал горе и отчаяние, сковавшее его тело, понимал, наверно, и то, что сейчас Рейксу, как никогда в жизни, нужно человеческое сочувствие. Мандель приставил пистолет к его груди, залез к нему в правый карман и вытащил пистолет. Отступив назад, он положил оружие Рейкса к себе в пиджак, встал в тени между шкафом и дверью ванной.

— За Сарлинга, — ответил Мандель. — Взгляните мне в лицо и вы увидите, как он должен был бы выглядеть. Нас было семеро братьев. Каждый пошел своей дорогой, но однажды он помог мне ступить на мою. А потом, если требовалось, я тоже ему помогал. Но в его дела не вмешивался. Между нами, единственными братьями в семье, царила любовь. Из любви к нему я и начал мстить. А сейчас жалею только, что не смог убить Бернерса сам. Но с женщиной покончено. Теперь ваша очередь.

— Она ведь носила моего ребенка. — И Рейкс понял, что за медленно умирающую маленькую жизнь ребенка он убьет Манделя. Убьет во что бы то ни стало.

— Она помогала убить моего брата.

— Ваш брат напрашивался на смерть с самого начала.

— У него была мечта.

— Это грязная мечта.

— Это его мечта.

— Вопрос стоял так: чья мечта победит — его или моя. Нго мечта недостойна человека. Как недостойна ваша любовь к нему. Вы могли бы уничтожить меня давным-давно и без всяких фокусов. Могли бы пощадить Белль и Бернерса, а убить только меня. Но вы хотели и золото получить. Вы смыслите в любви еще меньше, чем я. Мандель, Сарлинг — дерьмо все это! — Рейкс плюнул ему под ноги.

Мандель улыбнулся, его лицо ожило, он сказал:

— Мой брат меня бы понял. Его девиз: «Неважно, чем заниматься, важно извлекать выгоду». Прощайте, Рейкс.

Рейкс прыгнул вперед, одновременно с выстрелом Манделя. Пуля попала ему в левое предплечье. Падая, когда разум застлало красное пламя потрясения и боли, Рейкс выбросил вперед руки и уже почти лежа успел схватить Манделя за колено. Пальцы впились в ткань и твердую плоть. Он тянул их к себе, в одних лишь руках он держал смысл всей оставшейся жизни. Рейкс услышал второй приглушенный выстрел и словно со стороны почувствовал, как дернулось его тело, когда пуля пробила спину над левым бедром. Но и Мандель упал. Рейкс притащил, притянул, приволок его к себе. Ослепнув на мгновение от боли, он схватил Манделя за туловище, царапал, искал и наконец нашел ее, тощую, твердую от напрягшихся связок, теплую шею. Пальцы Рейкса сомкнулись на горле врага, сжали его. Сильные пальцы, сильные руки, они поднимали его на деревья, а ветки бешено раскачивались у карнизов Альвертона. Руки эти грузили мешки с зерном, обуздывали лошадей, без устали пилили дрова, гребли по озерам целые мили против ветра, а теперь, все крепче и крепче сжимая горло, выдавливали из Манделя жизнь, и тело врага билось и извивалось, как бьется и извивается форель, когда срывается с багра в лодку… и вдруг противник обмяк, затих, перестал сопротивляться.

Рейкс лежал, тяжело дыша, ковер у его губ намок от слюны. Наконец он открыл глаза и снова увидел вражеский мир каюты.

Рейкс поднялся, вынул пистолет из руки Манделя и, чтобы не оставить никаких сомнений (времени у него было так мало), дважды выстрелил — туда же, куда стреляли по Бернерсу и Белль. Бросив оружие на пол, Рейкс думал только об одном: как уйти чистым, не оставить следов, которые могут привести к Альвертону, круто покончить со всем, что напоминает о Рейк-сах, о его семье, о предках, покончить так, чтобы никто не нашел от этого выгоды.