Я старался быть глубокомысленным, ироничным и твёрдым, даже записывал особо удачные варианты развития событий в особую тетрадь, которую озаглавил “Shards of my soul”*, хотя испытывал стойкую неприязнь к иноземным языкам. Иногда дополнял сценические декорации остроумными деталями, чаще редактировал стилистику, исходя из новых условий бесконечной иронической пикировки и эволюции наших странных отношений.

Каждый раз, когда она возвращалась, а делала это легко и непринуждённо, словно мы не расставались вовсе, Эльза вела себя так буднично и непринуждённо, будто никаких истерических выпадов в отношении меня, конфликтных провокаций, драматических диалогов, провоцирующих очередное тягостное расставание, не было.

Девочка пришла с работы, из магазина, библиотеки, ужасно устала….

Какая, мол, разница, откуда вернулась! Вот она я – перед тобой: живая, здоровая, готовая ради тебя и любви на любой подвиг.

Любовь имеет миллионы оттенков, столько же разновидностей: страстная, взаимная, безответная, пылкая.

Своим чувствам к Эльзе и её отношения ко мне я не мог найти аналоговых эпитетов. Наша интимная связь была сумбурной, сумасбродной, суетливой, противоречивой и непостоянной, как Броуновское движение в колбе исследователя.

Мы дрейфовали в локальном, закольцованном пространстве гравитационных волн злосчастной по отношению к ней и ко мне судьбы параллельным курсом. Болезненно, мучительно сладко сталкивались, после чего старательно зализывали кровоточащие раны. После опять слипались в единое целое, поскольку объекты с разными потенциалами притягивают друг друга.

Мы предельно эмоционально испытывали глубинное взаимопроникновение удивительно аппетитных интимных энергий, тепловой и физический шок от волнующего вторжения в сокровенные пределы, неодолимую власть плавного скольжения в вязкой среде и животворящую силу непристойного, но страстного и трепетного трения.

Долго существовать в однообразных, приедающихся условиях комфортной невесомости Эльза не могла – ей становилось скучно.

Постепенно или вдруг утрачивал силу и интенсивность заряд трогательной сентиментальной привязанности, что приводило к пустяковым, но затяжным необъяснимой природы конфликтам… и как следствие – немедленному унизительно болезненному разрыву.

Моей девушке (довольно спорное утверждение, ибо столь эксцентричная особа никому не может принадлежать: это кошка, которая гуляет сама по себе), необходимы были, как воздух, всё новые и новые волнующие кровь ощущения.

Что-то незримое, но властное, настойчиво и нетерпеливо распирало Эльзу изнутри, словно в её чреве зарождался некто Чужой, безжалостно грызущий трепетную плоть, отравляющий мозг разрушительными миазмами.

Её и моя жизнь моментально разлетались на отдельные бесформенные фрагменты, которые немедленно поступали в гигантский миксер, взбивающий в жуткий коктейль случайные события, противоречивые чувства, влечение и нежность, превращающая недавние выразительные эмоции и интенсивные интимные стимулы в вязкий застывающий гель безразличия и вражды.

Мы стремительно теряли друг друга из вида до следующей необъяснимой встречи, избежать которой лично для меня было попросту невозможно.

Эльза была предприимчива, изобретательна, хитроумна.

Кто-то невидимый, но властный, отвинчивал крышку с тюбика, в котором покоился питательный крем, в который превращалась наша любовь при последнем расставании, и начинал щедро намазывать его, на зажившие было душевные раны.

Это было намного больнее, чем стремительный процесс изготовления данной субстанции при очередном примирении. Повторное проникновение чувств в истёрзанное страданиями тело требовало наркотического обезболивания.

Эльза просто приходила, чувственно целовала в губы, доверчиво прижималась, ласково смотрела в глаза, – ты скучал, Нечаев? Как ты мог так долго жить без меня. Я, например, чуть не умерла от тоски. Какой же ты, однако, бесчувственный.

Она открывала дверь моей квартиры своим ключом, уверенно проходила в комнату, одним движением ловко сбрасывала одежду, – убери эти тряпки в шкаф, я так устала скрывать свои чувства. Ты ведь приготовил ужин, да? Не-е-ет! Ты невыносим. Мы что, будем любить друг друга на голодный желудок!

Что я мог сказать, что сделать, если аромат волшебного во всех отношениях тела как нельзя лучше подходил к замочной скважине моей души. Разве мог я в такие волнующие моменты вспоминать о заранее заготовленных сценариях траурно скорбной прощальной речи?

Нет, нет и нет!

Позже, когда наши бренные телесные оболочки в щедро сдобренном острыми специями клокочущем бурными эмоциями бульоне неуправляемых страстей, растворённых в обжигающем души кипятке, вновь обретали возможность логически мыслить, можно было попытаться чего-то оценить… но изменить чего-либо было уже поздно.