В сорок втором году другой американец, очевидно тоже немецкого происхождения, профессор Эгон-Вертгаймер в книге «Победы недостаточно» требовал тотальной оккупации Германии, заселения Германии не немцами, превращения ее в американский протекторат.

Наконец, в сорок четвертом году появился план американского министра финансов Генри Моргентау, план слишком общеизвестный, чтобы о нем стоило сейчас говорить подробно. Вы знаете, что Моргентау хотел разделить Германию на три части: на интернациональную зону из Рурской области, из Рейнланда, Бремена, Киля и Кильского канала, на Южнонемецкое и Северонемецкое государства. И хотя этот план был утвержден Черчиллем и Рузвельтом на их конференции в Квебеке, впоследствии, во время Ялтинской конференции, союзники отказались от него.

Главное — уничтожить фашизм. Возродить Германию мирную. Дать возможность немецкому народу строить мирную жизнь. Маршал Сталин в одном из своих приказов сказал об этом довольно ясно: Гитлеры приходят и уходят, а немецкий народ, немецкое государство остаются. Слышите, господин Финк: немецкое государство остается! Мы за это. Уже не говоря о немецком народе, к которому мы относимся точно так же, как к любому другому народу, вопреки тому, что между нами была такая кровавая война.

Можете убедиться на собственном опыте. Вы были солдатом гитлеровской армии. Шли в рядах оккупантов по нашей земле. Добрались до самого Сталинграда — это довольно-таки далеко.

— Далеко,— согласился Финк.— О, если бы только кто-нибудь знал, как это далеко!

— Следовательно, вы относились к нашим врагам. Возможно, вы убили много наших людей. Возможно, именно ваша пуля угодила в меня в сорок первом. Но если вы были простым солдатом, если выполняли только приказ, если не были палачом, не мучили, не убивали беззащитных, не издевались над нашими людьми, не участвовали в массовых экзекуциях — одним словом, если вы были только солдатом, каких миллионы, а не военным преступником, которых тысячи, то мы не станем теперь требовать, чтобы вас выдали нам союзники, и не станем вас судить, как будем судить гестаповцев, начальников концлагерей, эсэсовцев, генералов, которые пренебрегли солдатской честью, гаулейтеров, которые забыли о том, что они когда-то были людьми.

— Куда как трудно провести нынче грань между добром и злом,— заметил Финк.

— Это вам только кажется. Грань эта проведена самой жизнью. Да кроме того, наши главные усилия направлены будут теперь не на месть, а на помощь. Мы знаем, как трудно немцам, и мы поможем им.

Гильда переводила взгляд с одного на другого, но, казалось, совсем не слышала их слов и даже не прислушивалась к их спору. Какая-то мысль мучила ее, не то сомнение, не то намерение, которое она не могла, боялась высказать, и красные ожоги волнения и колебания проступали на ее бледном лице.

— Послушайте, господин Скиба,— наконец решилась она, воспользовавшись паузой, возникшей в разговоре мужчин,— вы сказали: ребенок. Ребенок от Дорис.

— Ребенок супругов Корн,— подтвердил Скиба, с готовностью переходя к теме, интересующей его сейчас больше всего иного.— Мне даже кажется, что ребенок похож скорее на Гейнца, чем на Дорис.

— Бедный Гейнц,— выцеживая еще одну рюмку, вздохнул Арнульф.— Кто б мог думать, что мы его переживем. Он всегда отличался завидным здоровьем!

— Что же вы будете делать с ребенком Дорис? — спросила Гильда, разрумянившись еще больше от какой-то глубоко засевшей в ее мозгу мысли.— Простите мою назойливость, я не имею права на это, но меня интересует, меня волнует, как вы поступите с малюткой?

— В том-то и дело... Я буквально растерялся,— искренне признался Скиба.— Раньше мне все было ясно: добраться до Рейна, до родных мест Дорис и Гейнца, и привезти сюда их дитя. Но теперь...

Гильда в волнении поднялась со стула.

— Послушайте, господин Скиба,— сказала она,— только, пожалуйста, не обижайтесь, если я скажу что-нибудь не так... Вы могли бы... могли бы доверить малютку мне?

— Вам? — Михаил вовсе не казался удивленным. Просто это оказалось несколько неожиданно для него.— Вам?

— Да. Мне.

— Герр лейтенант,— кинулся к нему пьяный Финк,— не слушайте ее! Что ты болтаешь, Гильда! Посмотри на себя хорошенько! Кто ты? Тебе воспитывать ребенка? Тебе, Гильде Сак? Ха-ха-ха! Смейтесь вместе со мной, герр лейтенант! Ха-ха-ха!

Гильда подскочила к нему, глаза ее бешено сверкнули.

— Молчи, ублюдок! Ты!.. Я уничтожу тебя одним словом! Одним-единственным словом! Я растоптала бы тебя, как гадину! Заткни свою глотку, ничтожество! Разве такой, как ты, может понять женскую тоску, женское одиночество? Разве такие, как ты, вообще могут что-либо понять? Вы — Германия? Лжете! Германия — это мы! Я — несчастная, одинокая, полная отчаяния — это Германия! И ты молчи, когда я говорю. Молчи и не смей смеяться!

— Не обращайте на него внимания,— спокойно произнес Скиба.— Он просто маленько перепил. Вы должны знать одно: для меня достаточно, что вы хорошая подруга Дорис. Я больше ничего не скажу, но поверьте, что я могу уважать человека только за то, что он когда-то знал Дорис, говорил с нею...

— Ах, но ведь этот тоже когда-то знал Дорис, тоже говорил с нею. Спросите его, как он с нею говорил? Спросите, что она ответила ему?

— Она была такая же сумасшедшая, как и ты,— хриплым голосом сказал Финк.— Все вы какие-то бешеные. На вас, очевидно, повлияли бомбардировки...