Шрифт:
Под ногами командующего хрустнули комки замерзшей земли. Неподалеку виднелась высокая полынь, покрытая изморозью. Всюду следы морозца.
«Наверное, будет погожий день, — подумал Ватутин. — Значит, будет возможность поработать летчикам воздушной армии генерала Красовского».
Николай Федорович полной грудью вдохнул чистый, морозный воздух, который казался каким-то целительным, бодрящим, словно был настоян на этих ясных звездах, на серебристом месяце, на предрассветной мгле. Откуда-то издалека донесся гул моторов. Ватутин прислушался.
«Это эскадрильи из армии Красовского. Получили приказ бомбардировать немецкую оборону на Лютежском плацдарме. А на Букринском уже полтора суток, как армии Трофименко и Жмаченко ведут наступательные действия, чтобы еще крепче приковать к себе главные силы Гота, приковать и внимание Манштейна. Вчера Трофименко и Жмаченко сообщили, что будто бы «клюнуло». Манштейн дал распоряжение дополнительно укрепить свои силы на букринской «подкове» еще двумя пехотными дивизиями и танковой дивизией СС «Рейх». Кажется, старик уверился, что я снова избрал Букринский плацдарм как основной для наступления на Киев. Ну что ж, пусть хитрая лиса и дальше думает, что его оборона надежна, русские не прорвут ее…»
У немецкого командования были основания не нервничать. На позициях, что замыкали Букринский плацдарм, Манштейн сосредоточил 18 пехотных, 5 танковых и 2 моторизованные дивизии.
После рокировки танковой армии и сосредоточения артиллерийского корпуса прорыва на Лютежском плацдарме соотношение сил изменилось, особенно в танках и орудиях, в пользу 1-го Украинского фронта. Но 4-ю армию Гота обслуживало 700 самолетов, да и маневрировать он мог еще тремястами танками и самоходками. Поэтому надо было действовать на Букринском плацдарме, чтобы приковать к себе главные силы немцев.
Ватутин вздохнул: «А полковник Сильченко предлагает еще и третий плацдарм — острова на южной окраине Киева. Удалось бы батальонам перерезать шоссе Киев — Пирогов — Кагарлык!»
Николай Федорович волновался. Еще бы! На его плечах такой груз. Но ничего, выдержит. Плечи у него крепкие, солдатские. Он твердо стоит на земле. Никаким вышколенным в кадетских и гренадерских корпусах манштейнам и готам не сбить его с ног.
Перед глазами командующего предстала его мать Вера Ефимовна.
«Мама! Ты уже проснулась, не спишь. Всю жизнь ты привыкла вставать чуть свет, чтобы успеть похозяйничать во дворе, в хате, а потом засесть за любимый ткацкий станок и ткать полотна и рядна, лучше которых не было не только в селе Чепухино, но и во всем Валуйковском районе. Сейчас, наверное, вспоминаешь своих сыновей-воинов — пехотинца Афанасия, артиллериста Павла, танкиста Семена и меня, командующего 1-м Украинским фронтом. Нелегко в окопах Афанасию — он повредил себе грудь еще до войны, когда упал с дерева. И Павлу и Семену тоже нелегко. Но труднее всего, мама, наверное, все-таки мне. Ведь я отвечаю за тысячи солдат. Сколько их сегодня погибнет? Сколько будет раненых? Этого никто не знает. Но потери будут. И немалые. А я хочу, мама, всей душой хочу, чтобы меньше легло костьми людей на берегах Днепра, под Киевом в этой баталии… Милая моя Танюша! Ты сейчас, конечно, спишь. Что снится тебе в эту предутреннюю пору?..»
Ватутин не уловил момента, когда гул бомбардировщиков и штурмовиков вдруг усилился, стал грозным, зловещим. От мыслей о матери, жене его оторвала вспыхнувшая в небе ракета.
Началось…
Загрохотали тысячи орудий, минометов и «катюш». Вокруг стало светло, как днем.
Николай Федорович потер озябшие руки.
«Вот такую бы силу артогня в оборонных, тяжелых боях на южном фасе Курской дуги четыре месяца назад! Тогда бы немцы выдохнулись намного раньше».
В памяти всплыл недавний разговор на совещании командования фронта. Генерал-полковник Москаленко предложил сконцентрировать на шестикилометровом отрезке, где будет осуществляться прорыв, до четырехсот и даже более орудий на километр, не считая минометов и «катюш». Такой плотности артиллерии еще не знала военная стратегия в годы Великой Отечественной войны. Маршал Жуков высказал опасение: не рискованно ли оставлять остальные восемь километров фронта только с одной девятой частью орудий? Но Москаленко верил в свой замысел. Поверил в него и он, Ватутин. Поддержал Москаленко. Встал, сказал: «Надо всегда делать то, что противник считает невозможным. Сбитый с толку враг — это заявка на успех. А от внезапного удивления до испуга — один-два шага. Суворов учил своих военачальников: кто испугался, тот уже наполовину разбит!..»
Ватутин поднес к глазам бинокль. Над немецкими позициями то и дело вспыхивали огни. В воздух взлетали обломки дзотов, дотов, блиндажей.
Николай Федорович улыбнулся. «Что, товарищ Сталин, теперь опять скажете по телефону, что Ватутин и Жуков не знают, где у них «правая сторона», а где «левая»? Наша тактическая ошибка уже превращается в победу не только в битве за Киев, но и в стратегическую победу на всем Правобережье Украины».
Над обороной немцев появились краснозвездные штурмовики и бомбардировщики.
— Настал твой черед, товарищ Красовский, — прошептал Ватутин. — Доканчивай то, что не удалось артиллеристам. И начнем штурм.
Ватутин спустился в траншею и направился на КП, где его ждали сообщения с передовых позиций.
6
Затихло.
Смолкли орудия. Улетели самолеты.
Заряжающий Андрей Стоколос взглянул на замкового Живицу. В ушах Андрея гудело и грохотало.
— Терентий! — крикнул он.
Но Живица не ответил.
«И этот тоже как тетерев», — подумал Андрей.
Он выпрямился. Болела спина, болели руки. Жгли кровяные мозоли. Поднял руки к губам, начал дуть на них. Глухота стала проходить. Андрей уже слышал грозное «Ура!» пехотинцев, которые пошли в атаку.
«Да, на совесть мы поработали, — вздохнул облегченно Стоколос. — Хорошо прошлись по вражеским позициям железной метлой».
Артиллеристы капитана Зарубы ждали, когда красноармейцы займут передовые рубежи немецкой обороны, чтобы перекатить орудия на новые позиции и оттуда поддерживать прямой наводкой пехоту.