Шрифт:
Оборотясь к глиняной стене, он трижды сплюнул и пробормотал хриплым голосом:
— Чур меня, ведьма, кикимора, водяница! — и со всех ног, насколько они были в его собственной власти, помчался из тупичка, выпуча пьяные, злобные, одурелые глаза, точно сгоняя с них какое-то сумасшедшее видение.
Глава девятая
Инвалиды — штрейкбрехеры
Единственная газета города Зузеля, «Золотая истина», вполне оправдывала свое название, печатаясь на деньги трех банкиров, одного прокурора и одной шестнадцатой секретаря Европейской Лиги, пятнадцать шестнадцатых которого были распределены между другими прирейнскими печатными органами.
Нет ничего удивительного, что убийство Пфеффера нашло в ней самое истинное освещение.
— Ребята! — процедил старший мастер типографии, наклоняясь над полученным материалом — Шасть сюда! Навострите уши!
Две дюжины наборщиков, худых, грязных, с лихорадочным блеском в голодных глазах, со свинцовыми полосами на щеках, столпились вокруг него:
— В чем дело, дядя?
— А вот послушайте-ка!
С этими словами он зловещим шепотом прочел подзаголовки:
«Таинственное убийство»,
«Назначение Карла Крамера»,
«Осмотр трупа»,
«Находка странного письма в кармане министра»,
«Экспертиза следователя»,
«Водяной знак на почтовой бумаге»,
«Вторая жертва»,
«Нестерпимая наглость русского советского торгпредства, отказавшегося отвечать на запрос»,
«Тучи над миром»…
еще «тучи», опять «тучи», снова «тучи»…
— Напустили до затмения! — пробормотал он, кончив читать при мертвом молчании наборщиков. — Ребята, жалко мне вас, да нечего делать. Минута приспела. Мик Тингсмастер наказал по всему союзу держать ухо востро! Вот это самое затмение… — Он потряс в воздухе пачкой рукописей. — Это самое затмение не иначе как перед войной.
— Тсс! — тихо шепнул старый наборщик. — Не ори. Начинать так начинать. Мы голоднее не будем!
По серым, изможденным, больным лицам пробежало самое настоящее веселье.
— Раз-два, братцы! Начинай!
С этими словами мастер на клочки разорвал весь полученный им сенсационный материал и пустил его по ветру, а наборщики опрометью кинулись к машинам, разбросали набор, смешали шрифты, разлили краску и нахлобучили фуражки и кепки, готовясь разбежаться по домам.
— Парень! — крикнул мастер самому юному. — Встрепли-ка мне волосы! Вот так! А теперь — марш по домам, да предупредите братишек из Велленгауза, что с сегодняшнего дня начинается ихнее владычество! Союз назначил их штрейкбрехерами.
Наборщики загоготали и один за другим, выразительно кивнув мастеру, выбежали на улицу.
Тот дождался, когда они выйдут, растрепал себе волосы еще малость, оборвал две-три пуговицы на блузе, спустил подтяжку и лишь после этого, хромая, охая, бормоча проклятия и потирая поясницу, заковылял к ответственному ночному редактору, херру фон Шмейхелькатце, ставленнику банкиров, прокурора и секретаря.
— Боже! Что с вами? — воскликнул фон Шмейхелькатце женственным голосом, откидываясь на спинку кресла при виде мастера.
— Забастовка! — глухо простонал мастер. — Сволочи! И откуда у них сила бастовать, сидят-то на одной картофельной шелухе!
— Забастовка! Сейчас?! Да вы меня ре-же-те!
— Не волнуйтесь, херр Шмейхелькатце! Я найду рабочих! Ох-хохо! — дьяволы, живого места не оставили…
— Да где вы их найдете? — взвизгнул Шмейхелькатце, картавя, как институтка. — Я погиб! Я буду отставлен!..
— Идите-ка за мной, мы приведем штрейкбрехеров, — шепнул мастер, корча самые ужасные гримасы и потирая себе коленку с такой силой, что она искренно начала болеть. — В такие минуты находчивость и решительность — первое дело! Доверьтесь мне!
Фон Шмейхелькатце схватил цилиндр, перчатки, портфель и тросточку. Дрожа и бледнея, он спустился по лестнице вслед за мастером, в ночную прохладу зузельских улиц. Ему редко приходилось идти пешком! А мастер, прихрамывая, тащил его с улицы на улицу, в полном безмолвии, придерживаясь теневых сторон.
— По-о-слушайте, — пролепетал наконец редактор, — куда вы меня тащите? Ведь мы… ах, боже мой! Ведь мы спускаемся прямо на кладбище!
И в самом деле! Мастер тащил его вниз, по узкой уличке, вдоль крепостной стены, выходившей на городское кладбище. Фонарей было все меньше и меньше. Ветер завывал в крепостных развалинах. Они заворотили за угол, и перед ними, в вечернем небе, зачернели кресты, памятники и остроконечные шпили.