Я стою на мостике, прислонившись к перильцам, слушаю бормотание воды, которое сливается с зябким шепотом дождя. Теперь, осенью, вода в речке густая, темная — в ней отражается цвет невеселого серого неба и скупые отсветы дня.

Отсюда, снизу, огней деревни не видать, но, внимательно присмотревшись, можно заметить слабое свечение над темной массой деревьев. Когда проезжает по шоссе машина, лучи ее фар резко полосуют небо над лесом. Я думаю о том, как текла жизнь в Ковальцах лет десять — пятнадцать назад. Такой вот поздней осенью не было ни заработков, ни работы, ни электрического света, ни телевизоров — ничего, только ночь да тьма. Недаром молодежь — и не только молодежь — так отчаянно рвалась в город.

До моего слуха доносится приглушенный шум голосов. Прибыл наконец автобус из Минска. Он идет дальше, до местечка Осовец, что в пятнадцати верстах от Ковальцев. Автобусов тут ходит много, но вечером всего два или три. Антонина, возможно, приехала. А может быть, и нет. Ничего определенного о ее намерениях я не знаю. Она работает в Минске в научно-исследовательском институте и домой наведывается, когда вздумает. : Так или иначе, к лесничему Разуменко я не пойду. Ни к чему постоянно торчать у него в доме.

С мостика снова поднимаюсь на пригорок. Если бы не слякоть, не тьма, можно было бы пройтись по шоссейке, добраться до Вороньей горы. Мелькает мысль завернуть к Ивану, совхозному инженеру, и просидеть вечер за шахматами. Но не хочется. Не то настроение. Я бреду по шоссе, смотрю на окна Разуменко и понуро плетусь домой.

Дома у нас компания. В первой комнате на низких табуретах сидят историк Химченко, преподавательница белорусского языка Ганна Андреевна и мой хозяин. Играют в подкидного. Одним глазом они смотрят в карты, другим через открытую дверь косятся на телевизор, который стоит в боковушке. Приятное с полезным.

— Садись, Романович, — приглашает Ганна Андреевна. — Звезд на небе не видно, не погадаешь о судьбе. Лучше я тебе на картах погадаю. Она заливисто смеется. Знают в Ковальцах о моих вечерних прогулках.

Я подсаживаюсь к игрокам. Читать все равно не дадут. Я в паре с Ганной Андреевной, и сейчас наша задача не поддаться Химченко и Миколе, который, играя в карты, отчаянно плутует.

Карта, как назло, идет плохая, и два раза подряд мы с Ганной Андреевной проигрываем. Партнерша утешает:

— В любви повезет, Романович. Верно, приехала Разуменкова. Или не высмотрел?

Я и бровью не веду. Будто ее слова меня не касаются. По телевизору идет длинный, скучный фильм. Странно, почему даже в праздничный вечер не покажут хорошей картины?

Между тем наши с Ганной Андреевной дела понемногу улучшаются. Мы отыгрались и наседаем на противников. Микола вместо козырного бьет карту бубновым валетом, а ненужную шестерку пытается незаметно сбыть с рук. Но я_ слежу за ним. Микола хохочет и сдается.

Хата Миколы, хотя она и стоит на отшибе, что-то вроде заезжего дома. Кто-нибудь всегда тут живет на квартире, приезжие остаются ночевать. Теперь хата почти пустая, в четырех комнатах только хозяева да я. Дочка работает и учится в Минске, сын, весной окончивший десятилетку, в школе механизаторов под Могилевом.

Хозяйка застилает стол скатертью. Не в пример худощавому, щуплому мужу, она полная, дородная. Фигура у нее не совсем складная, движения угловатые. Но это не мешает ей с утра до вечера носиться по двору, по дому, доить корову, кормить гусей, свиней, кур. Весной и летом она еще и на совхозную работу бегает.

Мои хозяева живут в достатке. Они сноровистые, все в дом, как пчелы в улей, но не сквалыги.

Микола приносит из сеней две изрядные, из-под кубинского рома, бутылки, заткнутые паклей. Теперь, осенней порой, хозяйка гонит вино из яблок. В своем мастерстве она достигла высокого класса. Вино приятное на вкус, а по градусам крепче покупного.

Только мы начинаем свое пиршество, отворяется дверь и в комнату входит раскрасневшаяся черненькая девушка лет двадцати, в зеленом модном пальто в талию, с полной сеткой в руках. Это Алеся, дочка хозяев. Я невольно вздрагиваю. Значит, еще Один вечерний автобус пришел.

Через минуту Алеся сидит за столом и улыбается. Мать ставит перед ней тарелку, кладет вилку.

— Мой Саша не приехал? — спрашивает Химченко.

— Не видела.

— Они останутся на демонстрацию. Приедут завтра.

— Помешались на Минске, — говорит Ганна Андреевна. — Из каждой семьи по человеку, по два. Есть даже и по три. Меня бы озолотили, и то не прожила бы там ни дня. Как вспомню свои курсы...

О курсах мы давно знаем. Ганну Андреевну посылали в Минск на повышение квалификации. Пробыла она там месяц, а разговоры об учебе на курсах третий год ведет. Больше в отрицательном алане.