— Никто не отказывался от благословения, сын мой. Ну-ка, дослушаю, скажи, какое у тебя новое благословение? Я весь превратился в слух.

— Золото вам, а благословение — мне. Ну как? Хорошо?

— Хорошее благословение. Притом под стать тебе, великодушному Хатаму.

— Сочиненное Хатамом благословение понравилось вам, я рад этому, дядя. Впредь пусть так и будет: золото — вам, а благословение — мне. Согласны ли вы на это?

— Тысячекрат согласен, сын мой. Здоровье — огромное богатство. Как видишь, я больной человек. Поэтому и благословляю, чтоб ты всегда был в добром здравии.

— Я тоже желаю, чтобы исполнялись ваши молитвы.

— У меня от тебя нет секретов. У меня хватает богатства, хватило бы и возможностей. Если бы я пожелал, то подобно древним царям мог бы возлежать на парчовых одеялах, на пуховых подушках. Четверо здоровенных слуг носили бы меня на резных носилках. Но я посчитал это излишним для себя.

— Почему же, дядя?

— Потому, что такое великолепие достойно повелителя правоверных — тени бога на земле, а не такого раба божьего, как я, не такого калеки.

— И вы — тень бога на земле. Не слишком уж прибедняйтесь.

— Во всяком случае, если в мечеть я буду добираться с мучениями, то это будет полезно для моей потусторонней жизни. Вот почему я выбрал тебя, сын мой.

— Неудивительно, если у вас потусторонняя жизнь будет замечательной.

— Аминь.

— Аминь, — сказал Хатам, затем добавил: — Как бы вы в прекрасной потусторонней жизни не забыли своего молодого слугу Хатама.

— Если доведется мне попасть в рай, то я, заходя в него, не забуду тебя, сынок, можешь быть спокоен. Если будешь служить чистосердечно, за это благодеяние воздастся тебе. Не устал ли ты, сын мой?

— Вы продолжайте благословлять, тогда у меня прибавляются силы, Мне уж кажется, что на моих плечах — не вы, а мешок пуха, — сказал Хатам, подпрыгивая.

— Тише, тише, не утомись. Можешь быть спокоен, до конца своих дней буду благословлять тебя, до тех пор, пока не умру.

— А могу я узнать, какие молитвы вы будете за меня возносить?

— Это уже предоставь мне самому, сын мой.

— Лишь бы не проклинали. Боюсь проклятий. Уж вы только благословляйте.

— Чтоб в обоих мирах — и на этом, и на том свете тебе жилось прекрасно. Вот что я желаю тебе! — сказал Додхудай.

— Этот мир — один из названных вами двух миров?

— Да, этот мир, в котором мы с тобой живем, — временный, а настоящий — там, на том свете.

— Неужто на том свете мне будет житься так же прекрасно, как и на этом?

— Это знает один аллах. Мусульманин должен славить аллаха за каждый миг жизни. Кто-то голоден, а кто-то сыт, но все временны в этом суетном мире. Крепко придерживайся путей шариата, будь тверд в вере! Если ты не соблазнишься усладами этого мира и будешь вести бедное существование, тебе воздастся на том свете, где и будешь наслаждаться, дитя мое.

— Так и скажите, дядя: двери рая настежь для хатамбеков! Но каково будет на том свете тем, кто не мучился на этом, кто сам не трудился, заставлял работать других. И это было бы неплохо мне узнать. Не расскажете ли, если не трудно? Если только можно. Не утомил ли я вас беспрерывными вопросами?

Додхудай насторожился. Этот последний вопрос Хатама ему не понравился. Чтобы прекратить нежелательный теперь разговор, он замолчал, пожаловавшись на головную боль.

— Что с вашей головой? — удивился Хатам. — С чего она разболелась?

— Когда я много говорю, у меня всегда болит голова. Давай-ка лучше мы помолчим.

«Вот так, — подумал про себя юноша, — говорят, правдивое слово камень раскалывает, где же тут устоять голове?»

Тем временем они добрались до мечети Хатам хотел осторожно пройти в калитку, но помешала свисавшая нога Додхудая. Тотчас двое молельщиков, а также и Карим-каменотес, бросились на помощь Хатаму, но юноша отстранил их помощь, сказав:

— Отойдите, я сам.

Люди послушались его и отошли в сторону.

Весенний ласковый ветерок был напоен ароматами, ведь на берегах ручейков и бурливых саев ярко зеленели свежие травы, в том числе и пахучая мята. По небу торжественно и медленно плыли пышные, молочно-белые облака. Поднявшийся на вершину Нуратинских холмов и посмотревший оттуда вниз, на долину, человек изумился бы причудливой пестроте долины: на ее дне лежали тени от облаков и тени эти тоже медленно двигались.

Отнесший свою тяжелую теплую ношу домой Хатам возвращался по дороге, овеянной дыханием холмов и степей, а сердце его терзалось, и в голове шевелились беспокойные, тревожные мысли. Можно сказать, что он роптал на аллаха. «Почему столько несчастий предназначено одному человеку? — думал Хатам. — Ведь я такой же правоверный мусульманин, как и другие, почему же я беззащитнее всех других. Аллах лишил меня отца и матери, обрек на сиротство. Как будто этого мало, теперь вот еще… Только этого не хватало, господи!»